Летающие острова
Лишние люди
Лошадиная фамилия

ЛЕТАЮЩИЕ ОСТРОВА
Соч. Жюля Верна
Перевод А. Чехонте
Глава I. Речь
- ...Я кончил, джентльмены! - сказал мистер Джон Лунд, молодой член королевского географического общества, и, утомленный, опустился в кресло. Зала заседания огласилась яростнейшими аплодисментами, криками «браво» и дрогнула. Джентльмены начали один за другим подходить к Джону Лунду и пожимать его руку. Семнадцать джентльменов в знак своего изумления сломали семнадцать стульев и свихнули восемь длинных шей, принадлежавших восьми джентльменам, из которых один был капитаном «Катавасии», яхты в 100 009 тонн...
- Джентльмены! - проговорил тронутый мистер Лунд. - Считаю священнейшим долгом благодарить вас за то адское терпение, с которым вы прослушали мою речь, продолжавшуюся 40 часов, 32 минуты и 14 секунд! Том Бекас, - обратился он к своему старому слуге, - разбудите меня через пять минут. Я буду спать в то время, когда джентльмены будут извинять меня за то, что я осмеливаюсь спать в их присутствии!!
- Слушаю, сэр! - сказал старый Том Бекас.
Джон Лунд закинул назад голову и тотчас же заснул.
Джон Лунд был родом шотландец. Он нигде не воспитывался, ничему никогда не учился, но знал все. Он принадлежал к числу тех счастливых натур, которые до познания всею прекрасною и великого доходят своим умом. Восторг, который произвел он своею речью, был им вполне заслужен. В продолжение 40 часов он предлагал на рассмотрение господам джентльменам великий проект, исполнение которого стяжало впоследствии великую славу для Англии и показало, как далеко может иногда хватать ум человеческий! «Просверление луны колоссальным буравом» - вот что служило предметом речи мистера Лунда!
Глава II Таинственный незнакомец
Сэр Лунд не проспал и трех минут. Чья-то тяжелая рука опустилась на его плечо, и он проснулся. Перед ним стоял джентльмен 481/2 вершков роста, тонкий, как пика, и худой, как засушенная змея. Он был совершенно лыс. Одетый во все черное, он имел на носу четыре пары очков, а на груди и на спине по термометру.
- Идите за мной! - гробовым голосом произнес лысый джентльмен.
- Куда?
- Идите за мной, Джон Лунд!
- А если я не пойду?
- Тогда я буду принужден просверлить луну раньше вас!
- В таком случае, сэр, я к вашим услугам.
- Ваш слуга последует за нами!
Мистер Лунд, лысый джентльмен и Том Бекас оставили залу заседания и все трое зашагали по освещенным улицам Лондона. Шли они очень долго.
- Сэр, - обратился Бекас к мистеру Лунду, - если наш путь так же длинен, как и этот джентльмен, то на основании законов трения мы лишимся своих подошв!
Джентльмены подумали и, через десять минут нашедши, что слова Бекаса остроумны, громко засмеялись.
- С кем я имею честь смеяться, сэр? - спросил Лунд лысого джентльмена.
- Вы имеете честь идти, смеяться и говорить с членом всех географических, археологических и этнографических обществ, магистром всех существовавших и существующих наук, членом Московского артистического кружка, почетным попечителем школы коровьих акушеров в Саутгамптоне, подписчиком «Иллюстрированного беса», профессором желто-зеленой магии и начальной гастрономии в будущем Новозеландском университете, директором Безымянной обсерватории, Вильямом Болваниусом. Я веду вас, сэр, в...
Джон Лунд и Том Бекас преклонили свои колени перед великим человеком, о котором они так много слышали, и почтительно опустили головы...
- Я веду вас, сэр, в свою обсерваторию, находящуюся в 20 милях отсюда. Сэр! Мне нужен товарищ в моем предприятии, значение которого вы в состоянии постигнуть только обоими полушариями вашего головного мозга. Мой выбор пал на вас... Вы после сорокачасовой речи навряд ли захотите вступать со мной в какие бы то ни было разговоры, а я, сэр, ничего так не люблю, как свой телескоп и продолжительное молчание. Язык вашего слуги, я надеюсь, свяжется вашим, сэр, приказанием. Да здравствует пауза!!! Я веду вас... Вы ничего не имеете против этого?
- Ничего, сэр! Мне остается пожалеть только о том, что мы не скороходы и что мы имеем под ступнями подошвы, которые стоят денег и...
- Я вам куплю новые сапоги.
- Благодарю вас, сэр.
Кто из читателей воспылает желанием ближе познакомиться с мистером Вильямом Болваниусом, тот пусть прочтет его замечательное сочинение «Существовала ли луна до потопа? Если существовала, то почему же и она не утонула?» При этом сочинении приложена и запрещенная брошюра, написанная им за год перед смертью: «Способ стереть вселенную в порошок и не погибнуть в то же время». В этих сочинениях как нельзя лучше характеризуется личность этого замечательнейшего из людей.
Между прочим там описывается, как он прожил два года в австралийских камышах, где питался раками, тиной и яйцами крокодилов и в эти два года не видел ни разу огня. Будучи в камышах, он изобрел микроскоп, совершенно сходный с нашим обыкновенным микроскопом, и нашел спинной хребет у рыб вида «Riba». Воротившись из своего долгого путешествия, он поселился в нескольких милях от Лондона и всецело посвятил себя астрономии. Будучи порядочным женоненавистником (он был три раза женат, а потому и имел три пары прекраснейших, ветвистых рогов) и не желая до поры до времени быть открытым, он жил аскетом. Обладая тонким, дипломатическим умом, он ухитрился сделать так, что обсерватория и труды его по астрономии были известны только одному ему. К сожалению и несчастью всех благомыслящих англичан, этот великий человек не дожил до нашего времени. В прошлом году он тихо скончался: купаясь в Ниле, он был проглочен тремя крокодилами.
Глава III. Таинственные пятна
Обсерватория, в которую ввел он Лунда и старого Тома Бекаса (следует длиннейшее и скучнейшее описание обсерватории, которое переводчик в видах экономии места и времени нашел нужным не переводить)... стоял телескоп, усовершенствованный Болваниусом. Мистер Лунд подошел к телескопу и начал смотреть на луну.
- Что вы там видите, сэр?
- Луну, сэр.
- А возле луны что вы видите, мистер Лунд?
- Я имею честь видеть одну только луну.
- А не видите ли вы бледных пятен, движущихся возле луны?
- Черт возьми, сэр! Называйте меня ослом, если я не вижу этих пятен! Что это за пятна?
- Это пятна, которые видны в один только мой телескоп. Довольно! Оставьте телескоп! Мистер Лунд и Том Бекас! Я должен, я хочу узнать, что это за пятна! Я буду скоро там! Я иду к этим пятнам! Вы следуете за мной!
- Ура! Да здравствуют пятна! - крикнули Джон Лунд и Том Бекас.
Глава IV. Скандал на небе
Через полчаса мистеры Вильям Болваниус, Джон Лунд и шотландец Том Бекас летели уже к таинственным пятнам на восемнадцати аэростатах. Они сидели в герметически закупоренном кубе, в котором находился сгущенный воздух и препараты для изготовления кислорода (Химиками выдуманный дух. Говорят, что без него жить невозможно. Пустяки. Без денег только жить невозможно. - Примеч. переводчика). Начало этого грандиозного, доселе небывалого полета было совершено в ночь под 13-е марта 1870 года. Дул юго-западный ветер. Магнитная стрелка показывала NWW (следует скучнейшее описание куба и 18 аэростатов)... В кубе царило глубокое молчание. Джентльмены кутались в плащи и курили сигары. Том Бекас, растянувшись на полу, спал, как у себя дома. Термометр (Такой инструмент есть. - Примеч. переводчика) показывал ниже 0. В продолжение первых 20 часов не было сказано ни одного слова и особенного ничего не произошло. Шары проникли в область облаков. Несколько молний погнались за шарами, но их не догнали, потому что они принадлежали англичанину. На третий день Джон Лунд заболел дифтеритом, а Тома Бекаса обуял сплин. Куб, столкнувшись с аэролитом, получил страшный толчок. Термометр показывал –76.
- Как ваше здоровье, сэр? - прервал наконец молчание Болваниус, обратясь на пятый день к сэру Лунду.
- Благодарю вас, сэр! - отвечал тронутый Лунд. - Ваше внимание трогает меня. Я ужасно страдаю! А где мой верный Том?
- Он сидит теперь в углу, жует табак и старается походить на человека, женившегося сразу на десятерых.
- Ха, ха, ха, сэр Болваниус!
- Благодарю вас, сэр!
Не успел мистер Болваниус пожать руку молодому Лунду, как произошло нечто ужасное. Раздался страшный треск... Что-то треснуло, раздалась тысяча пушечных выстрелов, пронесся гул, неистовый свист. Медный куб, попав в среду разреженную, не вынес внутреннего давления, треснул, и клочья его понеслись в бесконечное пространство.
Это была ужасная, единственная в истории вселенной минута!!
Мистер Болваниус ухватился за ноги Тома Бекаса, этот последний ухватился за ноги Джона Лунда, и все трое с быстротою молнии понеслись в неведомую бездну. Шары отделились от них и, освобожденные от тяжести, закружились и с треском полопались.
- Где мы, сэр?
- В эфире.
- Гм... Если в эфире, то чем же мы дышать будем?
- А где сила вашей воли, сэр Лунд?
- Мистеры! - крикнул Бекас. - Честь имею объявить вам, что мы почему-то летим не вниз, а вверх!
- Гм... Сто чертей! Значит, мы уже не находимся в области притяжения земли... Нас тянет к себе наша цель! Ураа! Сэр Лунд, как ваше здоровье?
- Благодарю вас, сэр! Я вижу наверху землю, сэр!
- Это не земля, а одно из наших пятен! Мы сейчас разобьемся о него!
Тррррах!!!!
Глава V. Остров князя Мещерского
Первый пришел в чувство Том Бекас. Он протер глаза и начал обозревать местность, на которой лежали он, Болваниус и Лунд. Он снял чулок и принялся тереть им джентльменов. Джентльмены не замедлили очнуться.
- Где мы? - спросил Лунд.
- Вы на острове, принадлежащем к группе летающих! Ураа!
- Ураа! Посмотрите, сэр, вверх! Мы затмили Колумба!
Над островом летало еще несколько островов (следует описание картины, понятной одним только англичанам)... Пошли осматривать остров. Он был шириной... длиной... (цифры и цифры... Бог с ними!) Тому Бекасу удалось найти дерево, соком своим напоминающее русскую водку. Странно, что деревья были ниже травы (?). Остров был необитаем. Ни одно живое существо не касалось доселе его почвы...
- Сэр, посмотрите, что это такое? - обратился мистер Лунд к сэру Болваниусу, поднимая какой-то сверток.
- Странно... Удивительно... Поразительно... - забормотал Болваниус.
Сверток оказался сочинениями какого-то князя Мещерского, писанными на одном из варварских языков, кажется, русском.
Как попали сюда эти сочинения?
- Пррроклятие! - закричал мистер Болваниус. - Здесь были раньше нас?!!? Кто мог быть здесь?!... Скажите - кто, кто? Прроклятие! Оооо! Размозжите, громы небесные, мои великие мозги! Дайте мне сюда его! Дайте мне его! Я проглочу его, с его сочинениями! И мистер Болваниус, подняв вверх руки, страшно захохотал. В глазах его блеснул подозрительный огонек. Он сошел с ума.
Глава VI. Возвращение
- Урааа!! - кричали жители Гавра, наполняя собою все гаврские набережные. Воздух оглашался радостными криками, звоном и музыкой. Черная масса, грозившая всем смертью, опускалась не на город, а в залив... Корабли поспешили убраться в открытое море. Черная масса, столько дней закрывавшая собою солнце, при торжественных кликах народа и при громе музыки важно (pesamment) шлепнулась в залив и обрызгала всю набережную. Упав на залив, она утонула. Через минуту залив был уже открытым. Волны бороздили его по всем направлениям... На средине залива барахтались три человека. То были безумный Болваниус, Джон Лунд и Том Бекас. Их поспешили принять на лодки.
- Мы пятьдесят семь дней не ели! - пробормотал худой, как голодный художник, мистер Лунд и рассказал, в чем дело.
Остров князя Мещерского уже более не существует. Он, приняв на себя трех отважных людей, стал тяжелей и, вышедши из нейтральной полосы, был притянут землей и утонул в Гаврском заливе...
Заключение
Джон Лунд занят теперь вопросом о просверлении луны. Близко уже то время, когда луна украсится дырой. Дыра будет принадлежать англичанам. Том Бекас живет теперь в Ирландии и занимается сельским хозяйством. Он разводит кур и сечет свою единственную дочь, которую воспитывает по-спартански. Ему не чужды и вопросы науки: он страшно сердится на себя за то, что забыл взять с Летающего острова семян от дерева, соком напоминающего русскую водку.

ЛИШНИЕ ЛЮДИ
Седьмой час июньского вечера. От полустанка Хилково к дачному поселку плетется толпа только что вышедших из поезда дачников - все больше отцы семейств, нагруженные кульками, портфелями и женскими картонками. Вид у все утомленный, голодный и злой, точно не для них сияет солнце и зеленеет трава.
Плетется, между прочим, и Павел Матвеевич Зайкин, член окружного суда, высокий сутуловатый человек, в дешевой коломянке и с кокардой на полинялой фуражке. Он вспотел, красен и сумрачен.
- Каждый день изволите на дачу выезжать?- обращается к нему дачник в рыжих панталонах.
- Нет, не каждый,- угрюмо отвечает Зайкин.- Жена и сын живут тут постоянно, а я приезжаю раза два в неделю. Некогда каждый день ездить, да и дорого.
- Это верно, что дорого,- вздыхают рыжие пантолоны. - В городе до вокзала не пойдешь пешком, извозчик нужен, потом-с билет стоит сорок две копейки... газетку дорогой купишь, рюмку водки по слабости выпьешь. Все это копеечный расход, пустяковый, а гляди - и наберется за лето рублей двести. Оно, конечно, лоно природы дороже стоит, не стану спорить-с... идиллия и прочее, но ведь при нашем чиновницком содержании, сами знаете, каждая копейка на счету. Потратишь неосторожно копеечку, а потом и не спишь всю ночь... Да-с... Я, милостивый государь, не имею чести знать вашего имени и отчества, получаю без малого две тысячи в год-с, состою в чине статского советника, а курю табак второго сорта и не имею лишнего рубля, дабы купить себе минеральной воды Виши, прописанной мне против печеночных камней.
- Вообще мерзко,- говорит Зайкин после некоторого молчания.- Я, сударь, держусь того мнения, что дачную жизнь выдумали черти да женщины. Чертом в данном случае руководила злоба, а женщиной крайнее легкомыслие. Помилуйте, это не жизнь, а каторга, ад! Тут душно, жарко, дышать тяжело, а ты мыкаешься с места на место, как неприкаянный, и никак не найдешь себе приюта. Там, в городе, ни мебели, ни прислуги... все на дачу увезли... питаешься черт знает чем, не пьешь чаю, потому что самовар поставить некому, не умываешься, а приедешь сюда, в это лоно природы, изволь идти пешком по пыли, по жаре... тьфу! Вы женаты?
- Да-с... Трое деток,- вздыхают рыжие пантолоны.
- Вообще мерзко... Просто удивительно, как это мы еще живы.
Наконец дачники доходят до поселка. Зайкин прощается с рыжими пантолонами и идет к себе на дачу. Дома застает он мертвую тишину. Слышно только, как жужжат комары да молит о помощи муха, попавшая на обед к пауку. Окна завешаны кисейными занавесочками, сквозь которые краснеют блекнущие цветы герани. На деревянных, некрашенных стенах, около олеографий, дремлют мухи. В сенях, в кухне, в столовой - ни души. В комнате, которая в одно и то же время называется гостиной и залой, Зайкин застает своего сына, Петю, маленького шестилетнего мальчика. Петя сидит за столом и, громко сопя, вытянув нижнюю губу, вырезывает ножницами из карты бубнового валета.
- А, это ты, папа!- говорит он, не оборачиваясь.- Здравствуй!
- Здравствуй... А мать где?
- Мама? Она поехала с Ольгой Кирилловной на репетицию играть театр. Послезавтра у них будет представление. И меня возьмут... А ты пойдешь?
- Гм!.. Когда же она вернется?
- Она говорила, что вернется вечером.
- А где Наталья?
- Наталью взяла с собой мама, чтобы она помогала ей одеваться во время представления, а Акулина пошла в лес за грибами. Папа, а отчего это, когда комары кусаются, то у них делаются животы красные?
- Не знаю... Оттого, что они сосут кровь. Стало быть, никого нет дома?
- Никого. Только я один дома.
Зайкин садится в кресло и минуту тупо глядит в окно.
- Кто же нам обедать подаст?- спрашивает он.
- Обедать сегодня не варили, папа! Мама думала, что ты сегодня не приедешь, и не велела варить обед. Она с Ольгой Кирилловной будет обедать на репетиции.
- Покорнейше благодарю, а ты что же ел?
- Я ел молоко. Для меня купили молока на шесть копеек. Папа, а зачем комары сосут кровь?
Зайкин вдруг почувствовал, как что-то тяжелое подкатывает к его печени и начинает сосать ее. Ему становится так досадно, обидно и горько, что он тяжело дышит и дрожит; ему хочется вскочить, ударить о пол чем-нибудь тяжелым и разразиться бранью, но тут он вспоминает, что доктора строго запретили ему волноваться, встает и, насилуя себя, начинает насвистывать из "Гугенотов".
- Папа, ты умеешь представлять в театре?- слышит он голос Пети.
- Ах, не приставай ко мне с глупыми вопросами!- сердится Зайкин.- Пристал, как банный лист! Тебе уже шесть лет, а ты все так же глуп, как и три года назад... Глупый, распущенный мальчишка! К чему, например, ты эти карты портишь? Как ты смеешь их портить?
- Эти карты не твои,- говорит Петя, оборачиваясь.
- Мне Наталья их дала.
-Врешь! Врешь, дрянной мальчишка!- раздражается Зайкин все более и более.- Ты всегда врешь! Высечь тебя нужно, свиненка этакого! Я тебе уши оборву!
Петя вскакивает, вытягивает шею и глядит в упор на красное, гневное лицо отца. Большие глаза его сначала мигают, потом заволакиваются влагой, и лицо мальчика кривится.
- Да ты что бранишься?- визжит Петя.- Что ты ко мне пристал, дурак? Я никого не трогаю, не шалю, слушаюсь, а ты... сердишься! Ну, за что ты меня бранишь?
Мальчик говорит убедительно и так горько плачет, что Зайкину становится совестно.
"И, правда, за что я к нему придираюсь?"- думает он.- Ну, будет... будет,- говорит он, трогая мальчика за плечо.- Виноват, Петюха... прости. Ты у меня умница, славный, я тебя люблю.
Петя утирает рукавом глаза, садится со вздохом на прежнее место и начинает вырезывать даму. Зайкин идет к себе в кабинет. Он растягивается на диване и, подложив руки под голову, задумывается. Недавние слезы мальчика смягчили его гнев, и от печени мало-помалу отлегло. Чувствуется только утомление и голод.
- Папа!- слышит Зайкин за дверью.- Показать \ тебе мою насекомую коллекцию?
- Покажи!
Петя входит в кабинет и подает отцу длинный зеленый ящичек. Еще не поднося к уху, Зайкин слышит отчаянное жужжание и царапанье лапок о стенки ящика. Подняв крышку, он видит множество бабочек, жуков, кузнечиков и мух, приколотых ко дну ящика булавками. Все, за исключением двух-трех бабочек, еще живы и шевелятся.
- А кузнечик все еще жив!- удивляется Петя.- Вчера утром поймали его, а он до сих пор не умер!
- Кто это тебя научил прикалывать их?- спрашивает Зайкин.
- Ольга Кирилловна.
- Самое бы Ольгу Кирилловну приколоть так!- говорит Зайкин с отвращением.- Унеси отсюда! Стыдно мучить животных!
"Боже, как он мерзко воспитывается",- думает он по уходе Пети.
Павел Матвеевич забыл уже про умиление и голод и думает только о судьбе своего мальчика. За окнами между тем дневной свет мало-помалу тускнеет. Слышно, как дачники компаниями возвращаются с вечернего купанья. Кто-то останавливается около открытого окна столовой и кричит: "Грибков не желаете ли?"- кричит и, не получив ответа, шлепает босыми ногами дальше...
Но вот, когда сумерки сгущаются до того, что герань за кисейной занавеской теряет свои очертания и в окно начинает потягивать свежестью вечера, дверь в сенях с шумом открывается, и слышатся быстрые шаги, говор, смех...
- Мама!- взвизгивает Петя.
Зайкин выглядывает из кабинета и видит свою жену Надежду Степановну, здоровую, розовую, как всегда... С нею Ольга Кирилловна, сухая блондинка с крупными веснушками, и двое каких-то незнакомых мужчин: один молодой, длинный, с рыжей курчавой головой и с большим кадыком, другой - низенький, коренастый, с бритой актерской физиономией и сизым, кривым подбородком.
- Наталья, ставь самовар!- кричит Надежда Степановна, громко шурша платьем.- Говорят, Павел Матвеевич приехал! Павел, где ты? Здравствуй, Павел! - говорит она, вбегая в кабинет и тяжело дыша.- Ты приехал? Очень рада... Со мной приехали двое наших любителей... пойдем, я тебя представлю... Вот тот, что подлинней, это Коромыслов... прекрасно поет, а другой, этот маленький... некий Смеркалов, настоящий актер... читает великолепно. Уф, утомилась! Сейчас у нас репетиция была... Великолепно идет. Мы ставим "Жильца с тромбоном" и "Она его ждет"... Послезавтра спектакль...
- Зачем ты их привезла?- спрашивает Зайкин.
- Необходимо, папочка! После чая нам нужно роли повторить и пропеть кое-что... Я с Коромысловым дуэт буду петь... Да, как бы не забыть! Пошли, голубчик, Наталью взять сардин, водки, сыру и еще чего-нибудь. Они, вероятно, и ужинать будут... Ох, устала!
- Гм!.. У меня денег нет!
- Нельзя же, папочка! Неловко! Не заставляй меня краснеть!
Через полчаса Наталья посылается за водкой и закуской; Зайкин, напившись чаю и съевши целый французский хлеб, уходит в спальню и ложится в постель, а Надежда Степановна и ее гости, шумя и смеясь, приступают к повторению ролей. Павел Матвеевич долго слышит гнусавое чтение Коромыслова и актерские возгласы Смеркалова... За чтением следует длинный разговор, прерываемый визгливым смехом Ольги Кирилловны. Смеркалов, на правах настоящего актера, с апломбом и жаром объясняет роли...
Далее следует дуэт, а за дуэтом звяканье посуды... Зайкин сквозь сон слышит, как уговаривают Смеркалова прочесть "Грешницу" и как тот, поломавшись, начинает декламировать. Он шипит, бьет себя по груди, плачет, хохочет хриплым басом... Зайкин морщится и прячет голову под одеяло.
- Вам идти далеко и темно,- слышит он час спустя голос Надежды Степановны.- Почему вам не остаться у нас ночевать? Коромыслов ляжет здесь, в гостиной, на диване, а вы, Смеркалов, на Петиной постели... Петю можно в кабинете мужа положить... Право, оставайтесь!
Наконец, когда часы бьют два, все смолкает... Отворяется в спальной дверь, и показывается Надежда Степановна.
- Павел, ты спишь?- шепчет она.
- Нет, а что?
- Поди, голубчик, к себе в кабинет, ляг на диване, а тут, на твоей кровати, я Ольгу Кирилловну положу. Поди, милый! Я бы ее в кабинете положила, да она боится спать одной... Вставай же!
Зайкин поднимается, накидывает на себя халат и, взявши подушку, плетется в кабинет... Дойдя ощупью до своего дивана, он зажигает спичку и видит: на диване лежит Петя. Мальчик не спит и большими глазами глядит на спичку.
- Папа, отчего это комары не спят ночью?- спрашивает он.
- Оттого... оттого,- бормочет Зайкин,- оттого, что мы здесь с тобой лишние... Даже спать негде!
- Папа, а отчего это на лице у Ольги Кирилловны веснушки?
- Ах, отстань! Надоел!
Подумав немного, Зайкин одевается и выходит на улицу освежиться... Он глядит на утреннее небо, на неподвижные облака, слушает ленивый крик сонного коростеля и начинает мечтать о завтрашнем дне, когда он, поехав в город и вернувшись из суда, завалится спать... Вдруг из-за угла показывается человеческая фигура.
"Сторож, должно быть..."- думает Зайкин.
Но, вглядевшись и подойдя поближе, он узнает в фигуре вчерашнего дачника в рыжих пантолонах.
- Вы не спите?- спрашивает он.
- Да, не спится что-то...- вздыхают рыжие пантолоны.
- Природой наслаждаюсь... Ко мне, знаете ли, приехала с ночным поездом дорогая гостья... мамаша моей жены. С нею прибыли мои племянницы... прекрасные девушки. Весьма рад, хотя и... очень сыро! А вы тоже изволите природой наслаждаться?
- Да,- мычит Зайкин,- и я тоже природой... Не знаете ли, нет ли тут где-нибудь поблизости какого-нибудь кабака или трактирчика?
Рыжие пантолоны поднимают глаза к небу и глубокомысленно задумываются...

ЛОШАДИНАЯ ФАМИЛИЯ
У отставного генерал-майора Булдеева разболелись зубы. Он полоскал рот водкой, коньяком, прикладывал к больному зубу табачную копоть, опий, скипидар, керосин, мазал щеку йодом, в ушах у него была вата, смоченная в спирту, но все это или не помогало, или вызывало тошноту. Приезжал доктор. Он поковырял в зубе, прописал хину, но и это не помогло. На предложение вырвать больной зуб генерал ответил отказом. Все домашние - жена, дети, прислуга, даже поваренок Петька предлагали каждый свое средство. Между прочим, и приказчик Булдеева Иван Евсеич пришел к нему и посоветовал полечиться заговором.
- Тут, в нашем уезде, ваше превосходительство, - сказал он, - лет десять назад служил акцизный Яков Васильич. Заговаривал зубы - первый сорт. Бывало, отвернется к окошку, пошепчет, поплюет - и как рукой! Сила ему такая дадена…
- Где же он теперь?
- А после того, как его из акцизных увольнили, в Саратове у тещи живет. Теперь только зубами и кормится. Ежели у которого человека заболит зуб, то и идут к нему, помогает… Тамошних саратовских на дому у себя пользует, а ежели которые из других городов, то по телеграфу. Пошлите ему, ваше превосходительство, депешу, что так, мол, вот и так… у раба божьего Алексия зубы болят, прошу выпользовать. А деньги за лечение почтой пошлете.
- Ерунда! Шарлатанство!
- А вы попытайте, ваше превосходительство. До водки очень охотник, живет не с женой, а с немкой, ругатель, но, можно сказать, чудодейственный господин!
- Пошли, Алеша! - взмолилась генеральша. - Ты вот не веришь в заговоры, а я на себе испытала. Хотя ты и не веришь, но отчего не послать? Руки ведь не отвалятся от этого.
- Ну, ладно, - согласился Булдеев. - Тут не только что к акцизному, но и к черту депешу пошлешь… Ох! Мочи нет! Ну, где твой акцизный живет? Как к нему писать?
Генерал сел за стол и взял перо в руки.
- Его в Саратове каждая собака знает, - сказал приказчик. - Извольте писать, ваше превосходительство, в город Саратов, стало быть… Его благородию господину Якову Васильичу… Васильичу…
- Ну?
- Васильичу… Якову Васильичу… а по фамилии… А фамилию вот и забыл!.. Васильичу… Черт… Как же его фамилия? Давеча, как сюда шел, помнил… Позвольте-с…
Иван Евсеич поднял глаза к потолку и зашевелил губами. Булдеев и генеральша ожидали нетерпеливо.
- Ну, что же? Скорей думай!
- Сейчас… Васильичу… Якову Васильичу… Забыл! Такая еще простая фамилия… словно как бы лошадиная… Кобылий? Нет, не Кобылий. Постойте… Жеребцов нешто? Нет, и не Жеребцов. Помню, фамилия лошадиная, а какая - из головы вышибло…
- Жеребятников?
- Никак нет. Постойте… Кобылицын… Кобылятников… Кобелев…
- Это уж собачья, а не лошадиная. Жеребчиков?
- Нет, и не Жеребчиков… Лошадинин… Лошаков… Жеребкин… Все не то!
- Ну, так как же я буду ему писать? Ты подумай!
- Сейчас. Лошадкин… Кобылкин… Коренной…
- Коренников? - спросила генеральша.
- Никак нет. Пристяжкин… Нет, не то! Забыл!
- Так зачем же, черт тебя возьми, с советами лезешь, ежели забыл? - рассердился генерал. - Ступай отсюда вон!
Иван Евсеич медленно вышел, а генерал схватил себя за щеку и заходил по комнатам.
- Ой, батюшки! - вопил он. - Ой, матушки! Ох, света белого не вижу!
Приказчик вышел в сад и, подняв к небу глаза, стал припоминать фамилию акцизного:
- Жеребчиков… Жеребковский… Жеребенко… Нет, не то! Лошадинский… Лошадевич… Жеребкович… Кобылянский…
Немного погодя его позвали к господам.
- Вспомнил? - спросил генерал.
- Никак нет, ваше превосходительство.
- Может быть, Конявский? Лошадников? Нет?
И в доме все наперерыв стали изобретать фамилии. Перебрали все возрасты, полы и породы лошадей, вспомнили гриву, копыта, сбрую… В доме, в саду, в людской и кухне люди ходили из угла в угол и, почесывая лбы, искали фамилию.
Приказчика то и дело требовали в дом.
- Табунов? - спрашивали у него. - Копытин? Жеребовский?
- Никак нет, - отвечал Иван Евсеич и, подняв вверх глаза, продолжал думать вслух: - Коненко… Конченко… Жеребеев… Кобылеев…
- Папа! - кричали из детской. - Тройкин! Уздечкин!
Взбудоражилась вся усадьба. Нетерпеливый, замученный генерал пообещал дать пять рублей тому, кто вспомнит настоящую фамилию, и за Иваном Евсеичем стали ходить целыми толпами…
- Гнедов! - говорили ему. - Рысистый! Лошадицкий!
Но наступил вечер, а фамилия все еще не была найдена. Так и спать легли, не послав телеграммы.
Генерал не спал всю ночь, ходил из угла в угол и стонал… В третьем часу утра он вышел из дому и постучался в окно к приказчику.
- Не Меринов ли? - спросил он плачущим голосом.
- Нет, не Меринов, ваше превосходительство, - ответил Иван Евсеич и виновато вздохнул.
- Да может быть, фамилия не лошадиная, а какая-нибудь другая!
- Истинно слово, ваше превосходительство, лошадиная… Это очень даже отлично помню.
- Экий ты какой, братец, беспамятный… Для меня теперь эта фамилия дороже, кажется, всего на свете. Замучился!
Утром генерал опять послал за доктором.
- Пускай рвет! - решил он. - Нет больше сил терпеть…
Приехал доктор и вырвал больной зуб. Боль утихла тотчас же, и генерал успокоился. Сделав свое дело и получив, что следует, за труд, доктор сел в свою бричку и поехал домой. За воротами в поле он встретил Ивана Евсеича… Приказчик стоял на краю дороги и, глядя сосредоточенно себе под ноги, о чем-то думал. Судя по морщинам, бороздившим его лоб, и по выражению глаз, думы его были напряженны, мучительны…
- Буланов… Чересседельников… - бормотал он. - Засупонин… Лошадский…
- Иван Евсеич! - обратился к нему доктор. - Не могу ли я, голубчик, купить у вас четвертей пять овса? Мне продают наши мужички овес, да уж больно плохой…
Иван Евсеич тупо поглядел на доктора, как-то дико улыбнулся и, не сказав в ответ ни одного слова, всплеснув руками, побежал к усадьбе с такой быстротой, точно за ним гналась бешеная собака.
- Надумал, ваше превосходительство! - закричал он радостно, не своим голосом, влетая в кабинет к генералу. - Надумал, дай бог здоровья доктору! Овсов! Овсов фамилия акцизного! Овсов, ваше превосходительство! Посылайте депешу Овсову!
- На-кося! - сказал генерал с презрением и поднес к лицу его два кукиша. - Не нужно мне теперь твоей лошадиной фамилии! На-кося!
1885