Вместо кино казино
По Блоку мобильником
Российская газета: Похоже, наше кино снова в моде. "Турецкий гамбит" перекрыл кассовые показатели американских блокбастеров. Производство блокбастеров - на потоке. Как к этому относиться?
Вадим Абдрашитов: С удовлетворением. Люди от кинозалов отшатнулись - теперь возвращаются. При этом успех "Турецкого гамбита" отличается, скажем, от успеха "Ночного дозора". В "Гамбите" впервые за годы есть положительный герой, в самом простом, редакторском, смысле слова. И он одерживает победу над силами зла. А это именно то, по чему соскучился зритель. В Пекине недавно поставили "Лебединое озеро", и там все кончается, в отличие от оригинала, хорошо. Автор спектакля объяснил: у нас положено, чтоб был хеппи-энд. Зритель устает от жизни, надо дать ему передышку. Так и "Гамбит" - повышает оптимизм, поэтому и востребован. Наивный оптимист скажет: и замечательно! Больше зрителей - больше денег. Можно часть денег пустить на серьезные фильмы. Но для этого надо быть наивным оптимистом...
РГ: Но и "Дозор", и "Гамбит", и "Бой с тенью" примитивны по художественным задачам и не рассчитаны на человека думающего. Они - порождение ментальности, взращенной фильмами последних лет. Для публики, которая пошла в кинотеатры, ваши "Магнитные бури" - уже бином Ньютона!
РГ: Но и "Дозор", и "Гамбит", и "Бой с тенью" примитивны по художественным задачам и не рассчитаны на человека думающего. Они - порождение ментальности, взращенной фильмами последних лет. Для публики, которая пошла в кинотеатры, ваши "Магнитные бури" - уже бином Ньютона!
Абдрашитов: Это пока. А потом этот бином адаптируют для массового понимания - уже в других фильмах... Да, "Гамбит" не рассчитан на обдумывание и даже на "обчувствование". Но разве и 20 лет назад на него не повалили бы толпы? И чем он отличается от любимых народом "Неуловимых"? Нормальное жанровое кино. Не думаю, что интерес к нему говорит об исчезновении потребности в серьезном кино. Другое дело - будет ли она завтра. Я в этом не уверен. Но то, что происходит с российской культурой, - мировая тенденция. "Оскара" сейчас вручают не за киноискусство, а за кинопроизводство. Продукт должен быть универсален, удобен для потребления, должен приносить большую прибыль. Процесс этот расширяется, и возникает вопрос: а может, это все нормально? Может, кинематограф просто пережил пору духовных поисков, когда он размышлял о своем призвании, обдумывал жизнь, впадал в романтизм, в неореализм, накатывали "новые волны"... А сейчас он повзрослел, и надо зарабатывать деньги. Он же возник как аттракцион, балаган на рынке, и теперь блудный сын возвращается на ярмарку. Начинает делать огромные деньги, и его обслуга чрезвычайно этому рада. Такое кино хвалят, дают ему "Оскаров", "Пальмовые ветви", Госпремии. То есть говорят: наконец-то ты занялся своим делом!
РГ: Наверное. Если забыть тот факт, что кино и ТВ, которое его показывает, заняли в жизни ключевое место и формируют людей по своим надобностям. Но если кино зарабатывает, ломая для этого нравственные нормы и табу, предписанные Заповедями, то оно провоцирует деградацию. Как быть с этим?
Абдрашитов: Зарабатывать можно и продажей наркотиков, и проституцией. Здоровое общество пытается уберечься, поручает государству эти способы заработка отвергнуть как противозаконные: делать деньги на развращении и насилии, причинении ущерба или обмане - нельзя! Но проблема в том, что в кино и на ТВ причинение ущерба и его последствия разведены во времени, их как бы не видно. И если общество плохо сформировано, оно не давит на государство, не заставляет его думать о своем здоровье - физическом, умственном, психическом, нравственном. В нем не работает инстинкт самосохранения. А мы живем заботами окологосударственными, но не общественными. Есть попытки сформулировать общество даже сверху, создать нечто, его имитирующее. А общества нет. Потому что там, где оно есть, оно отвергает тот способ зарабатывать, который предлагает этот возмужавший кинематограф. Порно - нельзя, слишком много насилия - нельзя! А у нас даже телереклама несет мысль для общества разрушительную: все, что можешь, - хватай!
РГ: Тут занятный ролик передают постоянно: читают Блока по мобильнику, передавая лодырю на экзамен шпаргалку. Мол, обмани - и все будет "о кей".
Абдрашитов: Главное - заставить зрителя купить этот мобильник... любой ценой и для любой цели.
В госпожи - удачу
Абдрашитов: Сегодня есть одна идеология - потребительства и накопительства, и она связана с природой денег, на которые мы живем. Эти нефтедоллары не заработаны, а украдены у внуков. Если добытую нефть превращать в бензин высших марок и уже его продавать - это будут деньги, связанные с высокими технологиями, знаниями и мастерством. А просто качать нефть - значит вытаскивать деньги из-под будущих поколений. И это многое определяет в сознании и способе жизни общества. Разрушает связь: ты работаешь - и за это получаешь. И заменяет ее другой: вовремя окажись, например, у нефти - и ты в дамках. Ценность труда и стремление к знаниям заменяются стремлением к удаче. А это идеология игроков.
РГ: Самый динамичный бизнес в России - игровой: по числу казино Москва уже перекрыла Лас-Вегас и разнообразные "клубы" все строятся. На месте булочных, парикмахерских, заводских клубов, кинотеатров...
Абдрашитов: Это логично. Дело не в том, кто лучше работает, а в том, кому больше повезло. Иначе наличие богатств идеологически оправдать невозможно. Только удачей. Человек, заработавший богатство трудом, пишет книги о том, как к нему пришла идея, как он ее развивал, как, подобно Форду, поставил производство машин на конвейер. Или: думал-думал и придумал систему Windows. И стал богатым. Это все за-ра-бо-тан-ное. И природа этих денег понятна и ясна. А то, что происходит в России, объяснить невозможно. Здесь все приходится объяснять удачей - возникает синдром казино в национальном масштабе. И даже странно спрашивать: а как это получилось? А почему? А откуда? И, не дай бог, снова встанут роковые вопросы "Кто виноват?" и "Что делать?". Значит, лучше так настроить мозги, так их зомбировать, чтобы эти вопросы не возникали. И другие вопросы не нужны. Но это хорошо укатанный хайвей в тупик. Психология временщика: он не думает о завтрашнем дне, надо хватать сейчас, потом будет поздно! Только удача, ее угар - то, что назвали прихватизацией. И постепенно - такое ощущение - сама жизнь превращается во временщика. Сопротивление этому может оказать только здоровое общество, в котором есть инстинкт самосохранения. Но работает ли он? В стране, например, дикий рост детской преступности, а где реакция общества на это?
РГ: Но замкнутый круг должен же быть где-то разорван. Культура всегда была поплавком, который вытаскивает общество из тьмы к свету - разве не так? Но я уже не могу радоваться успеху фильмов, с которых мы начали разговор. Если все будут только зарабатывать деньги, кто позовет остановиться, оглянуться?
Абдрашитов: Дело в том, что идеология накопительства и потребления необходима производству, которое требует все большего числа покупателей в мировом масштабе. Чтобы мой продукт покупался везде, он должен быть универсальным. И вот я, допустим, делаю гамбургер, вкладываю огромные деньги в рекламу и преуспеваю: гамбургеры едят даже в Индии. Но универсальный продукт формирует и универсального покупателя. Мера одна: хоть гамбургер, хоть фильм "Титаник" должны приносить большой доход. В Париже, Москве, Токио, Сыктывкаре. Значит, задача - готовить потребителя. Как? Через массовую культуру. Через кино и ТВ людям навязывают нужный производителю способ жизни. Из всех ценностей главной становится этот продукт. Идеальный способ жизни возможен только при условии его потребления. Этот процесс у нас развивался стремительно. Рухнул занавес - и все хлынуло. И, как в контрастном проявителе, стало наглядным. Среднестатистический продукт требует среднеарифметического потребителя. Люди возвращаются в кинотеатры, но это уже во многом другие зрители, и они требуют других фильмов.
Оруэлл отдыхает
РГ: Иными словами, мы идем от цивилизации вспять?
Абдрашитов: Наоборот: это следствие развития цивилизации. Чтобы цивилизаторский процесс распространялся, ему нужен максимально усредненный, универсальный объект приложения. Чтобы лекарства работали и в России, и в Африке. Чтобы попкорн жевался на всех континентах. Чтобы кино выгодно продавалось и в Америке, и в Корее. В этом направлении и работает цивилизация. В отличие от культуры. У них разные векторы движения. Культура утверждает прямо противоположные приоритеты - индивидуальность каждого отдельного человека. Искусство всегда доказывало, что в этом человеке - Вселенная. А бизнесу не нужны своеобразные люди с разнообразными запросами. Культура этому всегда сопротивлялась, в конфликте личности с серой массой видя драму или даже трагедию отдельного человека. Но, наверное, наступил момент, когда сил у искусства уже не хватает. Может быть, это и есть процесс глобализации. А если так, то неудивительны подчас опасные формы, которые принимает сопротивление ему. Я уверен, что нет ошибки более страшной, чем та, что делает развитое общество, насаждая единый алгоритм существования, и там, где он противопоказан, - там другая ментальность, например, насильственное насаждение формул демократии в Ираке. Это как руками придавать форму растению, какая-то генная инженерия, последствия которой трудно предсказать. А пространства культуре остается все меньше.
РГ: Какова же перспектива?
Абдрашитов: Так можно дойти до форм существования, перед которыми самые мрачные прогнозы Оруэлла и Замятина покажутся детским лепетом. Никакой тоталитаризм, сталинский, гитлеровский или полпотовский, не сравнится с тоталитаризмом в умах и душах, который назревает. Зачем уничтожать людей физически? Ведь они могут быть и мускульной силой, и пушечным мясом, а главное - идеальным потребителем, нужно только навести необходимый порядок в головах. Этим и занимаются цивилизация и массовая культура - наводят порядок в головах. Чем все кончится? Думаю, сработает тот самый инстинкт самосохранения. Электрический ток возникает, если есть разность потенциалов. Вот и ток жизни - новые интеллектуальные и духовные прорывы не могут возникнуть в среде среднестатистических людей. Цивилизация, получается, сама себя губит, заходя в тупик. Именно так, возможно, возникло христианство - как реакция на какой-то похожий, при всей несравнимости, процесс. Когда все станет универсальным, одинаковым - жизнь остановится, потому что не будет этого тока жизни. И возникнет некий новый виток развития отдельной личности и отдельного сознания. Иначе грустно себе представить, что развитие человечества бесславно закончится ничем.
РГ: Мы в России сейчас переживаем всплеск прагматизма, даже цинизма. Но одновременно выходит из обихода материалистическое сознание, замещаясь религиозным. Как это сопрягается: с одной стороны - тотальный прагматизм, с другой - исчезновение реалистического подхода к материальному миру, некий идеализм. Тоже ведь два противоположных вектора!
Абдрашитов: Какой идеализм! Процветает такой махровый материализм, что дальше некуда. Но нужен же какой-то противовес. И возникает эта придуманная "духовная жизнь". О каком религиозном сознании может идти речь? Неужели обкомовские работники со свечкой - и есть одухотворение верой? Это как человек, который крал-грабил и вдруг надумал замолить грехи. И строит церковь на эти награбленные деньги.
РГ: В Екатеринбурге так возвели Храм на крови - он не на крови императорской семьи построен, а на крови отстрелянных на улицах города "братков".
Абдрашитов: И сегодняшняя Церковь уже не просто не отделена от государства, а прямо-таки слилась с ним. Но в любом случае общий цивилизаторский поток сметет и ее. Потому что хоть Церковь и усредняет паству, но не до такой степени, какая нужна производителю продукции. Ему безразличны конфессии - важно подготовить паству как сборище потребителей. И этому молоху Церковь тоже противостоять не может.
Парад лис и Плюмбумов
РГ: Вы говорите об усредненной, всем доступной продукции. Но фильмы Чаплина - тоже явление коммерчески успешное. При этом - индивидуальный герой, в котором отражались черты каждого из нас. То есть он прекрасно совмещал универсальность и индивидуальность. Значит, можно достигнуть коммерческого успеха и в границах искусства. Почему же исчезает потребность в нем?
Абдрашитов: Потребность не исчезла. Исчезает искусство, которое умеет это индивидуальное превращать в универсальное.
РГ: Допустим, появится новый Гайдай - разве он не будет пользоваться успехом? Но возник принципиально другой тип кинематографа, где Гайдай уже невозможен.
Абдрашитов: Потому что главное - усредненность. Сюжеты, скроенные по одному лекалу. Чем сегодня один фильм отличается от другого? Количеством вложенных денег. Что касается Гайдая... он недооцененный режиссер. Мы когда-то широко жили - каждый месяц проходили премьеры хотя бы одного замечательного фильма, и это было нормой. Тот фильм в контексте любого современного кинофестиваля покажется шедевром. Изменился уровень кинематографа - его тоже подминает под себя цивилизаторский каток: все универсально для всех универсальных.
РГ: Последним пристанищем искусства принято считать артхаус. Но именно там возникают тенденции расшатывания традиций и устоев: вспомним постмодернизм, который на костях культуры устраивает пляску святого Витта. Теперь он стал частью массовой культуры. Но это тоже способ рубить сук, на котором сидишь.
Абдрашитов: Ломать - не строить. Идея разрушения время от времени возникала в истории культуры. Но затем всегда следовало созидание.
РГ: Козинцев был типичным разрушителем, а потом построил типично классическое кино.
Абдрашитов: И это говорит о мощи тогдашнего потенциала искусства. Лабораторные опыты с артхаусом сегодня похожи на решение задачек со списанным ответом. И потому-то он становится частью массового искусства. А время постмодернизма явно затянулось, и признаков созидания нового я пока не вижу. Почти все, что снимается, обращено к прошлому: "Водитель для Веры", "Свои", "Долгое прощание", "Московская сага", "Дети Арбата", "Брежнев"... Все ринулись туда. Потому что человек без устоев не может. Пусть картонных, но устоев. На моделях того времени проще проявиться категориям добра и зла, жизни и смерти. Сегодня труднее разобраться: зло не всегда наказывается, добро не всегда побеждает. И потому зрителя то время привлекает больше. Этот пласт будет еще долго разрабатываться, пока что-то не созреет здесь, сегодня. Картины о современности снимать сложно. Я мало знаю таких охотников. И это позволяло нам с Миндадзе существовать почти без конкуренции. Сейчас смоделировать то, что происходит за окнами, еще труднее. И, конечно, с трудом принимается поначалу и зрителем, и критиком. Правда, время проходит, и вдруг видишь на экране, так скажем, адаптированные мотивы наших картин. И появляются новая "Охота на лис", новый "Плюмбум", новый вариант "Слуги", целые куски из "Парада планет". Потому что для массового потребления все должно быть адаптировано. Даже сама российская история. И вот на ТВ и в кино возникают блокбастеры, удобные для восприятия универсальной публикой, и не в последнюю очередь, зарубежной. Делаем, как сказал один критик, из импортных заготовок на экспорт.
Каждый кулик себя хвалит
РГ: Андрей Кончаловский пишет, что искусство губит обманчивая простота его изготовления. Вот я купил видеокамеру и делаю картинки, очень похожие на кино. И возникает иллюзия, что кино может снимать каждый. Кончаловский сомневается в ценности "Черного квадрата" - его может нарисовать любой. Весь ХХ век прошел под знаком нарастающей простоты изготовления культурного продукта, что приводит к профанации и шарлатанству.
Абдрашитов: Когда люди овладели грамотой, тоже появилось множество графоманов, но только не многие стали писателями. Проблема в том, что размылись сами признаки искусства. Нам морочат головы. Потому что, если художники и критики будут отстаивать самостийность искусства, процесс цивилизаторства затормозится. Доказывать своеобразие в искусстве - это и значит доказывать культ отдельного человека. А этого, как мы говорили, как раз и не нужно. Значит, чтобы распространять продукт, нужно говорить, что он и есть - искусство. И Рафаэль, и "Черный квадрат", и Кулик.
РГ: Датская "Догма" с ее нарочитым трясением камерой и отказом от всего, что кино наработало за сто лет, - это серьезно? Сейчас о ней все забыли, но был момент, когда ее считали главной тенденцией в кино.
Абдрашитов: Это не тенденция. Это шутка умного человека, который провозгласил отказ от музыки - и тут же сделал мюзикл скромных достоинств: "Танцующую в темноте". Все ли можно снять трясущейся камерой? Сенсационное событие - можно. Можно так снять историю про женщину, которая выражала свою любовь к мужу, отдавая себя другим: "Рассекая волны". А комедию так уже не снимешь. Но у фон Триера есть безукоризненная работа с актерами, а это уже такой цемент, который может скрепить любое болтание камерой.
РГ: А потом пришли десятки людей, которые умели болтать камерой, но не умели больше ничего...
Абдрашитов: ... и течение сразу завяло. Это была еще и пиаровская акция. Критикам надо как-то жить, они и подхватили мистификацию всерьез, ввели ее в ранг искусства.
РГ: А разве не задача критики сказать, что король на самом деле голый?
Абдрашитов: Это зависит от качества критики. И конкретного критика - того мальчика, который крикнет, что король голый. Этих отдельных мальчиков так же мало, как и отдельных художников. Но слава богу, время от времени появляется что-то существенное в прозе, поэзии, кино... И, как следствие, в критике. И нагота короля становится очевидной, так что можно и не кричать. Зато поддержать того мальчика, который все-таки пытается сделать что-то свое, сокровенное.
Валерий Кичин
Российская Газета
12.05.2005 г.

Вадим Абдрашитов: «Кому нужна молодежная биомасса?»
Психика молодежи зомбируется
— В 1986 году вы с Александром Миндадзе сняли фильм «Плюмбум, или Опасная игра» — история подростка, который объявляет себя «санитаром общества». Ваш Плюмбум, судя по последним событиям, дал богатое потомство.
— Возможно. Хотя современные плюмбумы сильно отличаются от нашего. Наш — просто романтик по сравнению с нынешними. Он никакой корысти не преследовал, у него была идея, которой он служил. А сегодняшние плюмбумы — рационалисты, циники. Деньги — вот их идеология. Но есть и идейные ребята.
Может быть, дело в том, что нынешнее молодое поколение — да, впрочем, и предыдущее тоже — заброшено государством. И я порой думаю: может, государству выгодно иметь таких подростков — не очень образованных, не очень культурных? Иначе как объяснить ту массированную атаку на психику молодых, которая ведется сегодня? Я имею в виду попсу да и вообще всю массовую культуру. Ну не может такой процесс проходить мимо государства. Если это есть, если психика молодых зомбируется, значит, это государству нужно? А если нет, то почему власть этому не противостоит? Почему, кроме политизированных молодежных сообществ типа «Наших» или «Идущих вместе», нет ничего другого? Почему развалена мощная в свое время система внешкольной работы с детьми — все эти автомотофотокружки? Маловероятно, что это произошло случайно.
Может, государству не нужна сознательная молодежь? И опыт Мао Цзэдуна был кем-то учтен? Ведь что такое подросток? Это сгусток физических сил, плазма, не одухотворенная сердцем, а порой и умственно не подготовленная. Подобную «биомассу» очень удобно использовать для достижения своих целей. Что делал Мао Цзэдун: он заводил механизм культурной революции и в эту мясорубку бросал хунвейбинов — китайских «красногвардейцев», не чуравшихся ни убийств, ни избиения инакомыслящих. Для подобного использования молодежь должна быть именно биомассой — необразованной, некультурной, оболваненной.
— Но сегодня есть те, кто прекрасно организован и кто, как и ваш Плюмбум, считает себя санитарами общества. Я имею в виду скинхедов и прочие профашистские организации.
— Да, и таких «санитаров» — масса. И я опять задаюсь вопросом: что, открытое существование подобных организаций в России — попытка властей таким образом продемонстрировать политическую толерантность? Или опять-таки государству выгодно иметь под рукой этих «бритоголовых»?
К сожалению, почва, на которой растут эти экстремистские группировки, сегодня благодатная — провалы в экономике, отсутствие идеологии (если не понимать под идеологией господствующую сегодня установку на накопление, на личный успех), трудности с работой и прочее, прочее. Чтобы снять нарастающее в обществе недовольство, нужно найти врага и направить энергию на борьбу с ним. Так, может, профашистские организации нужны для того, чтобы все эти ребята с крепкими мускулами не задавались вопросом: «А почему мы так плохо живем? Может, там, наверху, в этом виноваты?» Может, государству выгодно, чтобы эти ребята искали врагов среди людей другой национальности, другого цвета кожи, а не во власти?
Нас призывают играть, а не работать
— МЫ уж никак не дотягиваем до пятерки самых богатых стран, но при этом по количеству казино и залов игровых автоматов на душу населения давно выбились в лидеры.
— Это происходит оттого, что четко ответить на вопрос: «Откуда деньги?» — в нашей стране невозможно. Деньги мы не столько зарабатываем разработкой каких-то технологий или товаров, сколько получаем за счет продажи своего собственного «нутра» — нефти, угля, леса. К тому же огромное количество денег сконцентрировалось в руках у тех, кто у этой нефти или газа оказался почти случайно. Трудно сегодня найти человека, который внятно рассказал бы, каким образом сколотил свое состояние. Где он работал, что изобрел, в какой банк положил, чтобы ему набежали такие сумасшедшие проценты? Нет такого! Но ведь существование этих миллионов на частных счетах как-то надо объяснить. И тогда появляется категория «удачи». Тебе, старик, не повезло, а вот этому счастье привалило! Он выиграл. Не в конкретной лотерее, а просто в жизни. Ты тоже можешь быть таким богатым — только давай играй. А как заработать? Ну сейчас про это пока говорить не надо. Сейчас нужно играть, а не работать, обогащаться любым путем. И казино — это внедрение в массовое сознание категории случайной удачи. А что значит удача? Выиграть джекпот? Да. А удачно ограбить? Да, это тоже по-своему удача. Я понимаю это, наблюдая героев некоторых сериалов типа Саши Белого из «Бригады».
— Раз уж речь зашла о фильмах, то, может, вы сможете объяснить, почему государство сегодня не хочет эффективно использовать такую мощнейшую пропагандистскую машину, как кино? Ведь американцы не стесняются использовать Голливуд для того, чтобы внедрить свою идеологию по всему миру.
— Американское кино помогло США пережить Великую депрессию. Тогда главной героиней фильмов стала Золушка, а главной мыслью всех картин — идея о том, что сейчас тяжело, но все будет хорошо. Встретится либо принц, либо надежный товарищ. Потому что мы живем в самой замечательной стране — Америке. Пусть она сейчас переживает не лучшие времена и много плохих людей есть вокруг: мэр города — взяточник или недобросовестный полицейский, — но это все пустяки, и мы победим, потому что наша страна — великая. Это все делалось талантливыми операторами и режиссерами, с красивейшими актерами в главных ролях.
Возможно ли подобное в России? Использовать кино в целях пропаганды — это значит внедрять в общество некую идеологию. И тут встает вопрос: а какие идеи насаждать? Откуда их взять, если мы уж лет 20 пытаемся ответить: для чего мы живем, куда идет Россия? Эти вопросы до такой степени основополагающие и до такой степени нет на них ответов, что это просто поразительно! То есть государство не может объяснить людям, ради чего они страдают, работают. Может, национальная идея уже сформулирована в русской литературе прошлых веков и нужно ее просто внимательно перечитать? У наших величайших классиков все вещи названы своими именами: Зло — Злом, Добро — Добром. Каким образом это может соотноситься с современным устройством нашего общества? Неизвестно. Если в государстве при попустительстве властей творятся чудовищные вещи и никто из властей предержащих это злом не считает, то, выходит, идеалы русской литературы нам не очень подходят?
В конце концов место национальной идеи сегодня заняли три «кита» — накопительство, индивидуализм и некая мифическая удача. Но провозглашать индивидуализм в качестве национальной идеи — это тупиковый путь. Мы же не на необитаемом острове живем, а в коллективе.
— И как из этого тупика выйти?
— Сложный вопрос. Пока будут подниматься цены на нефть и можно не работать, а только торговать, этот процесс будет затягиваться. Но я надеюсь, что жизнь все-таки заставит нас взяться за ум, потому что надо же, в конце концов, что-то производить. Надо думать, надо возвращать мозги из-за рубежа, детей воспитывать, людей лечить. Надеюсь, что жизнь не позволит нам окончательно зайти в тупик. Появится что-то, что заставит нас творить. Вот только когда это будет, я не знаю.
Юлия Шигарева
Аргументы и Факты
16.11.2005

28 декабря исполняется 110 лет мировому кинематографу. В этот день в 1895-м году в «Большом кафе» на бульваре Капуцинов состоялся первый публичный показ фильма братьев Люмьер «Прибытие поезда». Люмьеры придумали слово «кинематограф» - соединили два греческих корня «кинема» - движение и «графо» - писать.
За сто десять лет в жизни кинематографа случилось многое: в 1908 был изобретен монтаж, в 1914 появился первый цветной фильм, в 1928 - Великий немой заговорил… В тридцатых Ренуар сказал: «Жизнь принадлежит кинорежиссерам». А в 1941 году в фильме «Ты теперь в армии» был зафиксирован самый длинный поцелуй в истории кино - 3 минуты и пять секунд.
50-е принадлежат Америке, это эпоха голливудских див и Хичкока, который сделал невозможное возможным.
60-е - время Антониони, Феллини, Годара, Бергмана, Трюффо…
В 70-х появились фантастические спецэффекты. В советском кино - Отар Иоселиани, Кира Муратова, Андрей Тарковский, Леонид Гайдай, Глеб Панфилов, Никита Михалков, Вадим Абдрашитов.
В 80-х термин «блокбастер» стал определением киножанра.
В 90-х Тарантино снял «Криминальное чтиво» и появилась датская «Догма».
В новом тысячелетии, кино, кажется, подвластно все - но что-то подсказывает, что следующие сто десять лет оно проживет не менее увлекательно…
- Вадим Юсупович, я перечислила такие основные вехи в истории кино - конечно, их больше, и они отчасти субъективны. А на Ваш, тоже субъективный, взгляд, какое самое главное событие в истории кино?
- Самое главное событие в истории кино - это рождение кино, движущиеся фотографии на большом экране при стечении зрителей, которые были в шоке от этого зрелища. Это главное событие.
- А что готовит нам XXI киновек? Если попробовать пофантазировать и дать самый смелый прогноз - каков он?
- Кинематограф в ближайшие лет 20-30 будет заниматься усилением давления на все органы чувств зрителя. Наверное, будут эксперименты с запахами, будут трястись кресла, имитируя какие-то гравитационные искажения. Потом все это успокоится, и кинематограф займется тем, чем он занимается время от времени после освоения какой-то технологической новинки. Я имею в виду, что кинематограф обратится к возрождению собственной поэтики, поискам внутри самого себя киноязыка, его развития.
- Что за магия кино - на взгляд теоретика и практика? В чем фокус? Что так манит и зрителей, и создателей?
- Убедительность фотографичности изображения. Убедительность фактографичности. Все, что показывают на экране, все равно это очень похоже на правду, так или иначе вы в это верите. Кто-то из киноклассиков сказал, что главное в кинематографе - это сны. Тогда, когда в кинематографе начинает превалировать гиперреализм, зритель чуть охладевает к кинематографу. А как только зрителей погружают в некую киносказку, они опять возвращаются в кинозалы.
- У нас остается примерно минута, и я предлагаю вам блиц-опрос: самый главный фильм в истории кино?
- «Огни большого города» Чарли Чаплина.
- Лучший актер?
- Чарли Чаплин
- Лучшая актриса?
- Не могу выделить одну. Во времена Великого немого - там самые яркие звезды.
- Самый главный провал в истории кино?
- Трудно ответить, потому что даже самый яркий провал с течением времени становится неким результатом, как в науке отрицательный результат - есть результат, из него что-то можно вынести.
- Вадим Юсупович, о каком фильме можете сказать: «Жаль, что не мой»?
- «Огни большого города».
Полина Ермолаева
Телеканал «Культура»
28.12.05

Вадим Абдрашитов переживает "Магнитные бури"
- О чем вам сегодня интересно снимать?
- Картина по сценарию Александра Миндадзе - это история из жизни провинциального города далеко от Москвы, где большой металлургический комбинат. Там происходят события, очень похожие на то, что творится в целом в стране. И на этом индустриальном фоне разворачивается история любви молодой пары. Современный, если хотите, вариант знаменитого фильма "Высота". После долгих мучительных проб (столько талантливых актеров пришлось после сложнейшего выбора "оторвать" от себя, от картины!) утверждены Максим Аверин и Виктория Толстоганова.
- У вас был такой долгий перерыв после "Времени танцора"...
- Стоимость кинопроизводства растет, к сожалению, быстрее, чем деньги, выделяемые государством. А законов, поддерживающих и поощряющих спонсорство, тем более меценатство в кино, как не было, так и нет. Нашу новую картину взяло на себя Министерство культуры.
- Но такое государственное "спонсорство", вероятно, - редкий случай?
- Совсем нет. Другое дело, что совершенно не разработана в кино система госзаказа, где была бы четко определена государственная заинтересованность в том или ином кинопроекте.
- Вас не заботит, что вашу новую картину уже никогда не увидит такое количество зрителей, как в прошлом?
- Конечно, такой огромной аудитории кинозрителей у нас уже нет. И лишь разрабатывается идея некой государственной, федеральной системы кинопроката в сфере российского кино. Но, главное, насколько государство в принципе заинтересовано в том, чтобы не потерять такую доходную во всем мире отрасль, как кинематограф. Но при этом не потерять его как кинокультуру. На этот вопрос отвечать, согласитесь, не мне. Хотя практически все новые отечественные фильмы, в том числе и наши с Миндадзе, все равно доходят до зрителя, правда, не в киноварианте, а на телеэкранах и видеокассетах. Те, кому они интересны, имеют возможность их увидеть так или иначе.
- Вы думаете о том, для кого вы снимаете? Какой-то условный "портрет" своего зрителя представляете?
- Я понимаю, что сегодня зритель совсем иной, чем 10 - 20 лет назад. Особенно молодежь. Аудитория крайне дифференцирована. Но мы надеемся, что наша картина будет интересна многим российским зрителям. Потому что она об их жизни, а не о той, "столичной", которую всячески рекламирует телевидение, показывая столицу всей России лишь бесконечно развлекающейся. Исключительно жующей, пьющей, гуляющей, криминальной. Не работающей, не думающей. А ведь в Москве тоже есть совершенно другая жизнь, другие люди. И они живут трудно, они думают, читают, ходят в театры, растят детей... И это что - не Москва? Не москвичи?
Мы же все живем в одной стране, в одном реальном времени и месте на Земле. Вот об этом мы и снимали, и снимаем наши картины, при всей условности некоторых из них. Наше кино часто называли "социальным". Но я не понимаю, что такое социальное кино. Вот, скажем, толстовское "Воскресение" - это что, социальное произведение? Или какое? Социально-нравственное? А "Преступление и наказание"? Это все - про жизнь и про человека. И нас с Миндадзе всегда интересовали конкретные люди в конкретных обстоятельствах. И место проживания, и возраст неважны. Это раньше я думал, что возраст дает зрелость, мудрость. Ан нет.
- Да уж, особенно это заметно по поведению некоторых ваших коллег, затевающих с детским упрямством какие-то безумные игры, разборки, склоки с дележом власти, зданий, союзов...
- Да не безумие это. Это отражение, проявление суицидного настроения всего нашего кинематографического сообщества, когда цельный, единый союз, по-видимому, уже никому не нужен... А разве в стране по-другому? Все то же самое. Суицидные настроения - это бывает и в жизни человека, и в жизни сообщества, это объективная вещь.
- Так и вы считаете, что не нужен союз?
- В такой форме, в какой он сегодня существует, разумеется, нет, потому что это форма смешная по меньшей мере. Поэтому молодежь сегодня не идет в союз - значит, завтра это тем более не будет нужно. Но во всем мире есть профессиональные сообщества творческих людей. Значит, и у нас союз все равно должен будет возродиться, но, наверное, в форме профсоюза, занимающегося защитой творческих, социальных интересов.
- Студенты вашей первой мастерской во ВГИКе уже на четвертом курсе. Вас это воспитательное занятие увлекло?
- Мне это интересно, потому что я общаюсь с талантливыми ребятами. Но, и вот это главное - чудовищный маразм на государственном уровне, когда людям, имеющим высшее образование, запрещено получать второе бесплатно. Раньше люди с высшим образованием, отработав диплом, могли поступать во ВГИК. Так, к слову, было и со мной после физтеха и работы на заводе. А сегодня мы теряем множество сложившихся одаренных людей, личностей, имеющих свой, человеческий, гражданский, социальный опыт жизни, что очень важно в профессии. Но у них нет средств, чтобы учиться во ВГИКе на коммерческой основе. И ты вынужден, видя, что перед тобой явно одаренный человек - личность, отодвигать его. И брать человека, только еще вступающего в жизнь. Для которого какой-то собственный, быть может, пока единственный душевный экзерсис, первый ученический опыт представляется событием вселенского масштаба.
И этим объясняется во многом некий инфантилизм современной режиссуры. И хотя руководство ВГИКа и других творческих вузов пытается это положение исправить, в правительстве, к сожалению, нас пока не слышат.
Марина Мурзина
Аргументы и Факты
29.03.2007

Дело вкуса: на вопросы отвечает Вадим Абдрашитов
- Какую книгу вы прочли недавно?
- Читаю-то я много, но в основном это сценарии, поскольку они - моя работа на «Мосфильме». Из вещей, прочитанных за последнее время, мне понравились повесть «Дорога обратно» Андрея Дмитриева и его же роман «Бухта радости».
Безусловной творческой удачей считаю книгу Дмитрия Быкова «Пастернак». Я не просто изучаю ее, повторяя, как сумму фактов. Это драма жизни великого поэта, поэтому книга меня трогает и волнует. К тому же автор выполнил ее в любопытной форме, используя прием «системы зеркал». Роман говорит о русской поэзии вообще и конкретно о Пастернаке. Рассказывает и о самом авторе - большом знатоке поэзии. Очень понравилась книга театрального историка Инны Соловьевой «Художественный театр. Жизнь и приключения идеи». Это ее замечательный труд по истории МХАТа - о Константине Станиславском и Владимире Немировиче-Данченко, вообще обо всей Атлантиде отечественного театра. Несмотря на тесную привязку к истории и фактам, она подана как драма создания и развития идеи национального театра.
- Какой фильм из увиденных за последнее время впечатлил больше других?
Позавчера смотрел по телевидению фильм Вячеслава Сорокина и Марины Мареевой «Тоталитарный роман». Я считаю, что это замечательное кинематографическое произведение, каким-то странным образом обойденное вниманием и прессы, и критики, и всего нашего кинематографического сообщества. Это картина 1998 года - прекрасная и серьезная. Ее показали на канале «Культура» в рубрике «Грань времен». Я смотрел «Тоталитарный роман» уже не первый раз. Прошло время, а она по-прежнему остается очень сильным произведением. Более того, мне кажется, ее потенциал растет. Прекрасны актерские работы Галины Бокашевской и Сергея Юшкевича.
- Смотрите ли телевизор? Что-нибудь нравится или, наоборот, раздражает?
- Я, конечно же, смотрю телевизор. Мне в общем-то и положено его смотреть. Смотрю новостные программы, иногда сериалы, когда понимаю, что они серьезны. Но только в том случае, если знаю, что это не халтура, и вижу, что автор действительно приложил какие-то творческие усилия. Я имею в виду работы Николая Досталя - «Штрафбат» и «Завещание Ленина».
Ну а вообще благодарен всем тем, от кого зависит судьба канала «Культура», который по-прежнему существует и выполняет свою святую функцию.
- Следите ли за театральными событиями?
- Честно говоря, давно не был в театре. Если же говорить в общих чертах, то, безусловно, осталась в памяти очень серьезная работа Петра Фоменко - спектакль «Три сестры». Из работ Кирилла Серебренникова в МХТ мне очень нравится «Лес». Естественно, с нетерпением жду октябрьских гастролей Льва Додина. Я считаю его выдающимся театральным деятелем и хочу посмотреть, как у него получилась «Жизнь и судьба» по Василию Гроссману.
- Как и где предпочитаете отдыхать?
- Да как-то с этим не получается… Двенадцать дней, без всякого, правда, отдыха, пробыл на фестивале «Кинотавр» в Сочи. Вот фактически это отдых и есть. А так либо плотные дела в Москве, либо стараюсь выезжать на дачу.
- Ваш любимый ресторан? Куда бы вы пригласили друзей?
- Как-то так биографически и исторически сложилось, что это ресторан Дома кино.
Независимая газета
09.07.2007

Такого кинобазара, как в России, нет нигде
Несмотря на то, что его трудно отнести к таким «медийным» персонам, как Никита Михалков, Станислав Говорухин, Алексей Балабанов или Федор Бондарчук, именно фильмы от Абдрашитова можно назвать классикой современного киноискусства. Поэтому и разговор с нашим гостем получился интересным и содержательным - о деньгах в кино, о зрителях и о будущем поколении режиссеров, которые сегодня поступают во ВГИК, не посмотрев ни одного фильма Эйзенштейна.
- Вадим Юсупович, только что завершился сезон раздачи кинонаград: позади «Белый слон», «Золотой орел» и «Ника». Три ведущие премии страны впервые за семь лет разошлись так, что ни один кинематографист не смог сделать «хет-трик». Как вы оцениваете их итоги?
- Какие-то перекосы в нашем премиальном процессе есть, но в целом результаты естественны. Критики сегодня считают необходимым поддерживать «пилотные» проекты, то есть те фильмы, которые ищут и находят что-то новое, в частности, обновляют киноязык. Академические премии - статистические результаты голосования, которые выражают усредненные вкусовые пристрастия и представления о том, что есть хорошо.
Ничего удивительного тут нет. Согласитесь, было бы чрезвычайно странно, если бы «Орел» не наградил картину Михалкова, а критика не отметила «Груз 200» Балабанова и «Отрыв» Миндадзе. Естественно и то, что «Ника» так отметила «Монгола» - академики понимают, какой огромный труд вложен в этот фильм и какого класса профессионалы на нем работали. Про «Нику» я точно знаю, что голоса считаются абсолютно честно, и в этом может удостовериться каждый. Для меня «Ника» - абсолютно демократический институт, так что все происходящее на ней - это зеркало для всех нас, сегодняшних киноакадемиков, которых более шестисот, а это примерно 15% Союза кинематографистов. Что происходит на других премиях, не знаю.
- А вам не кажется, что кинематографисты, которые входят в обе академии, «Орла» и «Ники», в январе голосуют так, а в марте иначе, применительно к той или иной премии?
- Как режиссер, такого раздвоения личности я представить себе не могу. Но для меня интересен другой вопрос: премиальный сезон позади, а где зрители могут увидеть лучшие фильмы прошлого года? Допустим, что «12» и «Монгола» все, кто хотел, уже посмотрели, но остаются «Простые вещи», остается выдающийся документальный фильм Костомарова и Каттина «Мать», который видели только академики, критики и фестивальная публика. Для меня это событие года, и я удивлен, что он остался без «Ники». Хорошо, что хоть критики отдали фильму свою премию.
- Как лично вы относитесь к тому, достается вашей картине та или иная премия или не достается? Премия - адекватная оценка вашей работы или вы воспринимаете ее просто как приятный подарок?
- Отношусь довольно спокойно. Конечно, получить премию приятно, но, с другой стороны, я привык к тому, что наши картины получают признание не сразу, а лишь по прошествии времени.
- А то пошел зритель на ваш фильм или нет, является для вас критерием его оценки?
- Не всегда. Сегодня, при ненормальных условиях проката - точно не является. Для большинства серьезных картин у нас практически нет проката: фильмы выходят мизерными тиражами и без рекламы. Ощущение такое, что их бросают в прокат, чтобы они там утонули. Телеканалы раскручивают только те фильмы, которые произвели сами, и не замечают чужие. Как тут можно говорить о сборах как о показателе оценки твоего труда? Я не хочу сказать, что делаю картины, на которые народ должен валом валить, но большинство наших фильмов имеет достаточный зрительский потенциал - хотя бы потому, что в них есть и мелодраматическая пружина, и закрученный сюжет, и замечательные актеры. Пока в стране был нормальный прокат, зрители на наши картины ходили, и сборы при маленьком числе копий были неплохие. Даже такой публицистический фильм, как «Остановился поезд», где нет ни одной женской роли, а есть два немолодых и не очень красивых человека, которые спорят друг с другом в заштатной гостинице, со временем посмотрели 10 миллионов зрителей. Если бы столько народу пришло на него сейчас, сколько бы он денег собрал?
- Собрал бы, как «Ирония судьбы-2» - 50 млн долларов. Но показчики в один голос утверждают, что незрелищному фильму не поможет ни реклама, ни увеличение числа копий…
- Они отчасти правы, отчасти лукавят. Все дело в условиях, в которые они поставлены. Эти условия очень просты - показчики должны зарабатывать деньги. Проблема в том, что между ними и государством нет определенной договоренности, как следует прокатывать отечественное кино, чтобы оно было достаточно представлено на экранах. Такая договоренность имеется во всех странах, заинтересованных в развитии собственной национальной культуры. А у нас ее нет. И ни в одной цивилизованной стране мира нет такого кинобазара, как в России. Ни одна страна в мире так не предает свой кинематограф, как наша.
- Что это за договоренность?
- Существуют десятилетиями отработанные методы поддержки национального кино. Я не говорю о запретах и квотах, я говорю об экономическом протекционизме. Если в Боливии человек приходит посмотреть латиноамериканский фильм, то из стоимости билета хозяину кинотеатра достается три доллара, а если на зарубежный, то один доллар, а три за вычетом налога уходят на развитие национального кино. Понятно, в чем заинтересован показчик?
- Понятно. В том, чтобы списать сборы с зарубежного фильма на отечественный.
- В СССР так и делали, но чтобы это пресечь, нужны лишь единая регистрация купленных билетов и оперативный контроль налоговой полиции. А знаменитая французская система, которая действует уже десятилетия? Там все продумано. Например, телевидению запрещено показывать новые игровые ленты в среду, пятницу и субботу, то есть в те дни, когда на экраны кинотеатров выходят новые французские фильмы. Государство заботится о том, чтобы ТВ не оттягивало людей от кино! А как было с «новой волной» французского кино на рубеже 50-60-х годов? Группа кинокритиков - Трюффо, Годар, Риветт - попробовала себя в режиссуре. Вышло несколько удачных фильмов. И правительство тут же издало закон о поддержке национального кино. Почему оно это сделало? Потому что общественность воодушевилась, а правительство заинтересовано в том, чтобы удовлетворять желания общества, так там у них устроено. А у нас этого не происходит, потому что нет гражданского общества. Некому давить на власть, а власть такое положение с национальной культурой, видимо, устраивает. Я это вижу, хотя понять не могу.
- Говоря о мерах поощрения национального кино, вы учитываете, что с советских времен публика сильно изменилась?
- Я скажу иначе: публику изменили! В том числе политикой кинопроката. Я это очень хорошо знаю, потому что каждые пять лет набираю мастерскую во ВГИКе. И если сравнить тех ребят, что поступали 15 лет назад, с теми, что поступают сейчас, то нынешние - словно с другой планеты.
- В чем это проявляется?
- В том, что с ними поначалу невозможно найти общий язык. Не в том смысле, что я говорю по-русски, а они по-марсиански, а в том, что у нас нет общей культурной базы, нет общих мифологем. А они должны быть, иначе какой возможен диалог? Студенты должны понимать, что означают слова преподавателя: «Не строй из себя Наташу Ростову, если играешь Катюшу Маслову!». Но они плохо помнят Наташу и не знают, кто такая Катюша! Благодаря дядям и тетям, которые так построили учебный процесс в школе и так сократили количество часов по литературе. Это заставляет и нас понижать критерии. Ведь если мы будем применять к новым абитуриентам требования десятилетней давности, то просто не наберем курс. Я уж молчу о том, с какими требованиями принимали нас…
- Нет, вы расскажите…
- Сидит преподаватель, перед ним пачка репродукций. «Это чья картина? Репина, говорите? Вы свободны, молодой человек. Следующий!» «Это чья картина?» - «Ван Гога? Правильно. А в каком музее находится?». Понятно? А попробуйте сегодня спросить у абитуриента имена трех сестер или фамилию шурина дяди Вани - не ответят, хоть ты их режь. Хорошо, если самого дядю Ваню знают. И это я говорю не о бездарях, а о людях, в которых чувствуются способности…
- И что же вы делаете?
- Собираем их в июле после зачисления и говорим: до сентября вы должны прочесть следующие книги. И далее по списку - от «Капитанской дочки» до «Преступления и наказания» и дальше. И так на всех каникулах, пока хотя бы школьную литературу не прочтут. Ну и, конечно, советуем, на какой спектакль сходить, какую выставку посмотреть. Из ста процентов педагогических усилий шестьдесят уходят на загрузку этого багажа. С таким КПД - стоит ли вообще заниматься обучением?
- Кинообразование абитуриентов, наверное, еще ниже, чем литературное?
- Не то слово. Спрашиваем парня из Перми: «Скажите, какой из фильмов Эйзенштейна вам больше всего нравится и почему?». Пауза, после которой выясняется, что он не видел ни одного. В приемной комиссии небольшая паника: дожили, поступающий на режиссуру не видел Эйзенштейна! «Да вы понимаете, куда пришли поступать?!» - уже чуть не кричим на него. Он отвечает: «А где я мог их посмотреть?». Мы начинаем нести какую-то чушь про кассеты, диски, телеканалы. Он говорит: «У нас в городе ничего нет, пираты не продают Эйзенштейна, я спрашивал. И по «Культуре», где можно посмотреть старые фильмы, тоже не показывали». Вот вам изменения в самой лучшей части публики, которая тянется к кино...
- Вы работали в 80-е годы, работали в 90-е, работаете в нулевые. Когда легче?
- При большевиках. Тогда было два страшных момента - прохождение сценария и сдача картины. Сценарий могли зарубить, фильм - положить на полку. Но я к этому всегда относился как к части процесса. Деньги на кино давала власть, и она, в общем, имела право требовать, чтобы в фильме было то, что ей надо. Но ведь была возможность сопротивляться. Сдавали фильмы по восемь месяцев, но редакторские поправки не принимали. Шоу из этого не устраивали, интервью западным «голосам» не раздавали, просто держались, спасали фильм. За «Охоту на лис», точнее, за «неправильное» изображение представителя рабочего класса, я был даже уволен с «Мосфильма», правда, всего на три дня. Всяко бывало. Все наши картины имеют трудную биографию... Зато производственный процесс был отлажен. Режиссер вообще не знал, что такое деньги. Бухгалтер дважды в месяц выдавал зарплату - вот и все финансовые отношения. Сколько уходит на декорации, сколько на массовку? Режиссер и знать не знал, всем занимался директор группы. Да что говорить, если Тарковскому позволили переснять «Сталкер» практически заново! Что-то ему там не понравилось, он представил дело так, что надо снять заново, и получил разрешение. Фантастика!
В 90-е годы было, пожалуй, труднее всего. Когда мы снимали на Украине «Армавир», у нас не было денег, чтобы расплатиться за гостиницу, опаздывало перечисление... И администрация гостиницы отобрала все наши паспорта и заперла их в сейф. А нам нужно было актеров в Москву отправлять на спектакли и везти обратно - как без паспортов через границу? Приходилось давать взятки проводникам и подкупать бригадиров поездов. Прямо во время съемок на Одесской студии пожарные вдруг отключили свет- таким способом они требовали денег. А рухнувший в то время прокат?!
- Вы никогда не думали о том, чтобы снять фильм, скажем, для «Оскара»?
- Это слишком специфическая задача. Тут с самого начала надо, как нынче говорят, «затачивать» картину под это. И умение требуется. Но заточка всегда выпирает. Да и что такое нынешний «Оскар»? В 70-е годы эту премию получали «Крестный отец», «Полет над гнездом кукушки», «Последний наряд» - великие достижения мировой кинокультуры, а потом что? «Молчание ягнят»? «Титаник» с девятью премиями? Может, сейчас «Оскар» - это приз все-таки за достижения в кинобизнесе? Киноискусство - все-таки не просто бизнес и часто опережает время. Как фундаментальная наука. Делает ученый что-то совершенно абстрактное, непонятное почти никому и вроде бы ни к чему не приложимое, а через десять лет глядишь - пригодилось, да еще как…
Виктор Матизен
Новые Известия
18.04.2008

Кинорежиссер Вадим Абдрашитов
Виктор Шендерович: В прямом эфире программа «Все свободны!». Мой гость сегодня в студии в Москве кинорежиссер Вадим Абдрашитов. Добрый день, Вадим Юсупович.
Вадим Абдрашитов: Добрый день, Виктор. Здравствуйте.
Виктор Шендерович: Для тех, кто не знает, кто такой Вадим Абдрашитов, просьба отойти от радиоприемников. Конечно, я думаю, что большая часть кинозрителей старшего и среднего поколения, достаточно вспомнить «Парад планет», «Остановился поезд», наверное, у каждого свой список. Замечательный кинорежиссер, чье имя хорошо в памяти монтируется с именем Александра Миндадзе. Вы с ним сделали сколько фильмов?
Вадим Абдрашитов: Мы с ним около 30 лет проработали, сделали 11 картин.
Виктор Шендерович: 11 картин за 30 лет, ну, в общем-то, да. Знаете, когда-то давным-давно, я был школьником, еще даже не студентом, и к нам в табаковскую студию, в «Табакерку» привел (или нет, это уже был первый курс), привел Табаков Павла Александровича Маркова, замлита МХАТа, того человека, который Булгакова за ручку привел к Станиславскому. Знаменитый Миша Панин, молодой человек с траурными глазами из «Театрального романа». И мы, молодые волки набросились, ну как - интересно же продемонстрировать свои познания. И мы, конечно, нагло начали спрашивать его про ссору, про противоречия Станиславского и Немировича-Данченко, как они не любили друг друга и так далее. «Театральный роман» все читали. И Павел Александрович сказал: «Молодой человек, - сказал он мне, - вы лучше спросите, как два таких великих человека сорок лет вместе существовали рядом - это гораздо более». И Табаков, я помню, расхохотался, потому что ответ был безукоризненный.
Вадим Абдрашитов: Да, безусловно.
Виктор Шендерович: Я хочу спросить: каково это 11 фильмов и 30 лет? Вы должны друг друга знать…
Вадим Абдрашитов: Наверное так оно и есть, знаем хорошо друг друга, конечно.
Виктор Шендерович: И уже не натирало, не было желания, как в каком-то возрасте большая вероятность второго брака, есть ощущение, что надоел.
Вадим Абдрашитов: Вы знаете, по поводу того, что надоест, не надоест. С годами стало ясно, конечно, мы понимали оба, что длительность наша в каком-то смысле рекордна и нашего тандема, существования. И потом стало ясно, в чем дело. Просто каждый раз мы ставили перед собой абсолютно новые задачи, абсолютно новые задачи, что было чрезвычайно сложно и, следовательно, очень интересно. Наверное, этим и были интересны друг другу. Я хочу сказать, тем более дистанция какая-то существует, оглянуться назад, оглядываясь назад, я вижу фактически, вы согласитесь со мной, у нас ни одна картина не похожа на какую-либо предыдущую. Ни одна.
Виктор Шендерович: А интонация, что-то, какая-то нота есть.
Вадим Абдрашитов: Ну не знаю, авторское начало или что-то еще, не знаю, как это назвать, но согласитесь, подряд сделать картину «Остановился поезд» и «Парад планет» - это принципиально разные картины, они по устройству разные, мы каждый раз начинали с нуля. Я приходил на площадку и подозреваю, что то же самое ощущение было у Миндадзе, когда он садился за первый чистый лист, абсолютно с нуля начинали, категория опыта практически никогда не работала, кроме производства, не более того. Способ работы с актерами, способ работы с оператором, звуковая составляющая картины были абсолютно разные. Например, две картины рядом соседние «Поезд» и «Парад планет». Я думаю, вот эта новизна, которая необходима в развитии, и новизна задач, она во многом сохраняла наш тандем.
Виктор Шендерович: Какой фильм был первым?
Вадим Абдрашитов: «Слово для защиты». Была такая картина, которую мы сделали и завершили в 76 году.
Виктор Шендерович: Я пытаюсь понять, конечно, трудно словами, а для кино может быть не нужно словами, такая лукавая штука киноведение, как и всякое ведение.
Вадим Абдрашитов: Наверное.
Виктор Шендерович: Но нота тревоги какая-то общая для очень многих ваших картин. Подумал, что общего между «Остановился поезд» и «Парадом планет» - вот эта нота тревога. Скажите про «Остановился поезд», который один из моих любимых «кин», простите за множественное число, совершенно поразительное. Я относительно недавно его пересмотрел, ничего не потерялось из этого кино.
Вадим Абдрашитов: К сожалению да, я бы сказал так.
Виктор Шендерович: К сожалению, да. И я даже однажды и не однажды даже цитировал фразу этого героя, которая стала ключевой в наше время снова: подвиг, пусть это будет подвиг, - говорит там герой Солоницына. Подвиг. Когда я услышал, что подвиг этой роты, в Чечне расстрелянной, сделали мюзикл по этому. А это был набор тяжелых преступлений, вся история гибли этих ребят - это был набор тяжелых преступлений.
Вадим Абдрашитов: Абсолютно с вами согласен.
Виктор Шендерович: Из этого сделали шоу во славу русского оружия, пусть это будет подвиг. Оставили эту составляющую, она не требует мысли, она не требует тревоги - пусть это будет подвиг. Страшновато от того, что за 30 лет, за 40, уже почти 40 лет, нет 30, «Остановился поезд» - это 30 лет назад?
Вадим Абдрашитов: «Остановился поезд», по-моему, это 80-й…
Виктор Шендерович: Неужели 80-е?
Вадим Абдрашитов: 82 год.
Виктор Шендерович: Неужели это?
Вадим Абдрашитов: Да, это 82 год.
Виктор Шендерович: Неужели это..? Было ощущение, что я раньше это видел.
Вадим Абдрашитов: 82 год. Я с вами абсолютно согласен по поводу. Страшновато от того, что картина в этом смысле не устарела. Я ее очень редко, но когда бывает по телевизору, если есть возможность краем глаза взглянуть, я смотрю, мне просто интересно, как она, например, как она выглядит в контексте всего того, что показывают по телевизору - новости, рекламу, сериалы: мне интересно, как это смотрится. И вдруг я вижу, что там практически ничего не устарело, к сожалению, повторяю.
Виктор Шендерович: Этой истории предшествовал какой-то толчок? Понимаю, что кухня очень личная, тем не менее, вы помните первый импульс к этому кино?
Вадим Абдрашитов: К «Остановился поезд»?
Виктор Шендерович: Да.
Вадим Абдрашитов: Да, импульс был крайне простой. Дело в том, что мы заканчивали, у нас есть такая картина «Охота на лис», мы заканчивали ее снимать - это был конец 79 года и уже был готов сценарий под названием «Сборы» - это будущий фильм «Парад планет». И мы фактически начинали его пробивать и проталкивать в кабинетах и в Госкино. На самом деле мы должны были снимать эту картину. Но 79 год, финал этого года - это начало афганского мероприятия, афганской войны.
Виктор Шендерович: И фильм «Сборы» отлег.
Вадим Абдрашитов: Да, и фильм «Сборы» был отложен куда-то на куда-то. Мы не стали поднимать скандала: хорошо, отложим на какое-то время. И перед нами стал вопрос, а что вообще говоря, делать, мы не были готовы ни к чему, задел был только в виде «Парада планет». И тогда Миндадзе предложил почитать свой дипломный сценарий под названием «Смерть машиниста». Я почитал этот сценарий, и мы очень плотно поговорили о том, в какую сторону это можно изменить, куда проложить новые рельсы, скажем так, но основа была - дипломный сценарий под названием «Смерть машиниста». И у нас появилась идея снять двухсерийный телевизионный фильм. Но телевидение нам, конечно, забодало этот замысел, который назывался «Диалоги». «Смерть машиниста» страшное название, «Диалоги» как бы нейтральное и это было рабочее название впоследствии картины. И как ни странно, картина была запущена в Госкино. Там тоже были свои нюансы, потому что один из руководителей Госкино был бывший железнодорожник. А я, как ни странно, в этой связи тоже два года образования в железнодорожном техникуме. И мы на этой почве заводили какие-то дискуссии, которые закончились тем, что нам подписали приказ о запуске, что до сих пор для меня загадка. Но самая большая загадка - это как картина вообще сохранилась и в итоге вышла на экран. Это была отдельная сложнейшая история, очень суровая.
Виктор Шендерович: Это какие-то ваши военные хитрости или просто монетка так легла?
Вадим Абдрашитов: Монетка легла, время так изменилось. Картина вышла на экраны на сломе двух времен - брежневской и андроповской. И идея как бы закручивать гайки, а в картине речь идет об этом, помогла ей выстоять.
Виктор Шендерович: Я под этим углом даже не думал.
Вадим Абдрашитов: Иначе бы она не вышла.
Виктор Шендерович: Герой Борисова, следователь, он как бы андроповский против брежневского.
Вадим Абдрашитов: Разумеется, вот как получилось. Вот так она пошла. А что касается как бы первотолчка ответного, то потом получилась какая-то поразительная история: буквально через полгода существования картины на экране в городе под названием Каменск - это условное название нашего города, платформы оторвались и столкнулись с железнодорожным составом. И там началась история практически та же самая, какая была в картине.
Виктор Шендерович: У вас не было мистического чувства, что вы..?
Вадим Абдрашитов: Страшновато.
Виктор Шендерович: Накликали.
Вадим Абдрашитов: Навряд ли это мы накликали. Я думаю, что это просто говорит о том, что все, что было в фильме, ничего не придумано.
Виктор Шендерович: Вся Россия наш сад, это называется, в любом месте это могло произойти. Меня в этом фильме, когда я смотрел не в первый раз, поразил объем. Потому что в какой-то момент, я не знаю, закладывали вы в сценарий или нет, но ты начинаешь сочувствовать тем людям, которые ненавидят этого следователя. Ты проникаешься, персонаж Глузского. персонажи этих людей, ты понимаешь, что на эту всю историю... Знаете, как Апдайк рассказал «Гамлета» замечательно от лица Клавдия и Гертруды, у него есть роман. Ведь эту всю историю можно рассказать, ровно то же самое будет по сюжету и по фабуле, ту же самую историю и мы обнаружим, что абсолютно возненавидим этого следователя, что он будет человеком абсолютно инородным, вторгшимся из какого-то, из Сухово-Кобылина, со стремлением к закону, он как будто бы не отсюда, он не местный, он не свой.
Вадим Абдрашитов: Немножко не свой, да, это есть. Но согласитесь, что при этом, я не хочу сказать трагический герой, но все-таки драматический, тем более так, как делает его Борисов. Про картину много писали, в том числе много всякого бреда такого очень плоского, я бы сказал.
Виктор Шендерович: А в чем? Расскажите бред - это интересно?
Вадим Абдрашитов: По поводу того, что надо… Более того, нас приглашали в разные рода коллективы железнодорожников, где обсуждали эту картину и говорили, что надо бороться с недостатками. Что называется, по-советски наивно. Но кому-то из критиков, я не помню, из журналистов принадлежит замечательная фраза, что этот человек, про Борисова, что он приехал с ржавыми ключами открывать проржавевший замок. Это абсолютно точно. И он не понимает, в этом его драма. Он не понимает, герой Борисова не понимает степень проржавелости этого замка.
Виктор Шендерович: Вы понимали с Миндадзе, как вам кажется?
Вадим Абдрашитов: Кого?
Виктор Шендерович: Степень проржавелости?
Вадим Абдрашитов: Я надеюсь, что об этом…
Виктор Шендерович: То есть это было сознательно?
Вадим Абдрашитов: Разумеется.
Виктор Шендерович: То есть вы это понимали головой?
Вадим Абдрашитов: Да не только головой, что называется, всеми фибрами, потому что ясно. Вы же помните, что тогда происходило, какая жизнь была - это все вещь очевидная была. Более того, до этого у нас была картина «Охота на лис», в которой не менее недвусмысленно, очень четко по этому поводу все было сказано. Герой Гостюхина приходит в тупик, потому что он ехал на этом же составе, на этом же поезде, поезд остановился, чего он не заметил. Так что вполне сознательно, а как же.
Виктор Шендерович: Вы с Александром Миндадзе, совпадение когда было обнаружено?
Вадим Абдрашитов: Я вам скажу. Дело в том, что так получилось, что я в свое время, учась на третьем курсе ВГИК, сделал большую для вгиковских форматов сатирическую комедию, как называли, «Остановите Потапова» по рассказам Григория Горина. Картина получилась, что называется, звонкой, ее премировали, показывали по творческим домам. И она была просмотрена худруком одного из объединений Юлием Яковлевичем Райзманом на творческом отдыхе в Болшево. Он позвонил и предложил досрочно защититься и приходить работать на Мосфильм, чему я был чрезвычайно рад, потому что и так до этого вечный студент был. Я защитился досрочно, но у меня не было в руках готового сценария и вообще готового проекта для постановки на Мосфильм. То, что я предлагал, это все, что называется, сразу отсеялось. И я стал искать сценарий. Я сидел год, не работал, искал сценарий, читал, перечитал огромное количество. Среди них были достаточно интересные сценарии, по которым потом были сделаны приличные картины, но это все было не мое. Можно, конечно, сделать, но это было не мое. И только в тот момент, когда вдруг мне попался в руки и я его прочел сценарий некоего молодого автора Александра Миндадзе под названием «Кто-то должен защищать», я сразу понял, что этот сценарий я буду делать, вот это мое. Я позвонил, мы встретились и выяснилось, что будем работать вместе. Заканчивалась одна картина, начиналась работа над следующим сценарием и так далее. Я долго искал свое и оказалось…
Виктор Шендерович: Вот оно пришло.
Вадим Абдрашитов: Да, пришло.
Виктор Шендерович: Василий из Вологодской области, здравствуйте, вы в эфире.
Слушатель: Добрый вечер, Виктор, добрый вечер, Вадим. У меня два вопроса к Абдрашитову. Среди сегодняшних киноработ режиссеров есть работы, близкие вам по духу? И второй вопрос: как вы оцениваете «Груз-200» Балабанова? Спасибо.
Вадим Абдрашитов: Что касается близких по духу, естественно есть картины, которые вызывают во мне ответные чувства, по крайней мере, уважение к профессионалу, который это сделал. Потому что на том фоне дилетантизма, который у нас существует, любая профессиональная работа уже вызывает уважение. Чтобы быть кратким. А что касается потрясений, то потрясение у меня одно. Я недавно видел картину документальную молодых людей Костомарова и Катина, документальный фильм под названием «Мать». Примерно час изображения. Потрясающее кинематографическое произведение. Я даже поражен, каким образом молодые люди в наше время так взяли и сделали чрезвычайно изобретательно, очень подробно и при этом очень глубокую картину. Вот такой фильм «Мать». Где ее посмотреть, например, вам, я не знаю. Покажет ли телевидение - не знаю. Будет ли она в кинотеатрах? Маловероятно. Но такая картина существует, и я ее посмотрел и, повторяю, до сих пор под впечатлением.
Виктор Шендерович: Второй вопрос про «Груз-200» Балабанова.
Вадим Абдрашитов: Про «Груз-200» Балабанова. Я с большим уважением отношусь к мастерству и профессионализму Алексея Балобанова, но меня чрезвычайно смущает, это, впрочем, не только его касается. Когда я вижу картину или какое-то произведение, в котором я вижу конъюнктурность - это меня смущает. Даже если она сделана высокопрофессионально и талантливо, но я вижу, что она под определенный заказ. И это как-то меня не то, что настораживает, но...
Виктор Шендерович: Защитные реакции включаются в организме.
Вадим Абдрашитов: Да, конечно, естественно. Такая реакция у меня была включена, когда я посмотрел эту картину. Потому что, как бы это сказать, беды и причины этих бед сегодняшней жизни так в духе времени и в духе, я бы сказал, современной идеологии сваливать все на большевиков, на предыдущее время, мне кажется, не совсем точно. Это может нас всех запутать и сделать непонятным то, что происходит сегодня вокруг.
Виктор Шендерович: Вот с этого места давайте медленнее и подробнее. Значит не большевики, а что же, не спрашиваю кто, а что, как источник бед?
Вадим Абдрашитов: Существуют беды, которые принесли большевики, причем беды настолько серьезные, что многие из них до сих пор не исчерпаны. Существует и новая власть и новые правители, которые в этом смысле прикладывают достаточно много усилий, чтобы, что называется, нам жизнь малиной не казалась, скажем так.
Виктор Шендерович: Александр из Москвы, здравствуйте, вы в эфире.
Слушатель: Здравствуйте. Господин Абдрашитов, у меня два вопроса. Первое: как вы относитесь к неполиткорректным фильмам, таким как «Брат-2» или, скажем, «Война», где представители русской молодежи мочат не очень симпатично выглядящих представителей мирного чеченского населения или замечательных политкорректных негров в Америке. Это первый вопрос. И второй: почему когда государство, будь то социалистическое или даже путинское дает деньги и указывает, что снимать и как снимать, наши творческие чувствуют своим священным долгом показывать эту фигу в кармане ему и иногда даже не совсем в кармане и кричать на каждом углу, что тоталитаризм душит мою свободную личность. А когда все то же самое делает какой-нибудь денежный мешок чисто конкретно типа на пальцах, то никаких возмущений и криков не слышно, наоборот сладкозвучные трели.
Виктор Шендерович: Понятно. Александр, простите, прервем монолог, вопрос понятен.
Вадим Абдрашитов: Значит, вопрос понятен. Что касается второго вопроса, мне кажется, вы сами и ответили на него. Потому что одна власть проявляется таким образом, а вторая власть проявляется таким образом. Ничего удивительного в этом нет. Денежный мешок может вот так себя проявить, а власть, так сказать, не денежная, власть политическая - по-другому.
Виктор Шендерович: Как будто политическая власть не является денежной.
Вадим Абдрашитов: Ничего удивительного не вижу. Но то, что вы говорите, что власть навязывает, что снимать, я таких примеров ярких особо не знаю, и слава богу. Цензуры политической пока что в кинематографе нет, надеюсь, что ее не будет. Существует другая цензура - цензура рублем, цензура прокатом, цензура рынком, цензура кассой, что оказывается на сегодняшний день гораздо мощнее, чем так называемая политическая цензура.
Виктор Шендерович: Давайте рассмотрим этот узелок, приблизим микроскоп, рассмотрим его. Вот история с фильмом «Катынь» вайдовским. Я хочу увидеть человека, который мне скажет, что это кино не соберет проката, что люди не пойдут, что людям будет неинтересно. Мне просто интересен человек, который скажет, что Вайда снял не кассовый фильм, что людям будет это неинтересно. Такого довода нет, никто этого не сказал, тем не менее, в прокате его нет. Называть ли это политической цензурой?
Вадим Абдрашитов: Думаю да, способ показа нескольких сеансов в Москве.
Виктор Шендерович: В ЦДЛ - это не показ вообще.
Вадим Абдрашитов: Это не показ. Это вообще странная история, почему не показали. Что уж там такого, чего современный зритель не видел. Или это просто по инерции. Я не понял весь этот заворот вокруг этой картины. Ничего кроме очков популярности этой картины, значимости этой картины не добавило.
Виктор Шендерович: Мы сейчас слушали новости про тайное возведение памятника императрице в Севастополе. У вас была очень живая реакция на все эти... Видимо крымская история как-то вас равнодушным не оставляет.
Вадим Абдрашитов: Крым хорошо знаком и любим. Севастополь то же самое. В Севастополе я много снимал, так получилось, все морские части из картины, в картине много моря. И с тревогой, с драматическим ощущением я переживаю все то, что происходит. Но знаю абсолютно точно, что если делать об этом проблемном узле фильм, то наверняка там должен быть узел, объективности ради, просто топорной работы нашего МИДа, наших дипломатов. Эти вещи все равно должны решаться, как бы сказать, во многом дипломатическим путем. Мне кажется, что мы на дипломатической арене совершали и совершаем большое количество ошибок.
Виктор Шендерович: Понимаете, какая штука, вы как режиссер знаете по Станиславскому, что многое определяет задача, которую ставим. Когда мы говорим об ошибке, то ошибка по отношению к той задаче, которую поставлена. Если задача распутать узел - то это одна задача. Если задача проявить патриотизм и набрать очков - это другая задача, и она прекрасно решается, заметьте.
Вадим Абдрашитов: Согласен.
Виктор Шендерович: Она прекрасно решается и со стороны лужковско-мидовской, и со стороны жовто-блакитных. Прекрасно решается задача, все набирают очки, все довольны. Естественно, что чубы трещат у холопов, как полагается, естественно, что на месте уже черт знает что происходит с обеих сторон. А что касается задач, которые стоят перед МИДом, а именно остаться работать в МИДе, подтвердить свой патриотизм и быть в шоколаде, они решаются очень хорошо. И именно тем самым, что вы называете глупостью. Вернемся на виток назад в разговоре по поводу «Катыни». Вы сказали, что вы не понимаете, почему нельзя было дать нормальный прокат фильму.
Вадим Абдрашитов: Совершенно не понимаю.
Виктор Шендерович: Давайте я вам объясню, если вы действительно не понимаете. Прокат этого фильма был бы, вы сказали, что только честь была бы тем людям, которые это показали бы, разумеется, если бы для нас Катынь было тем же самым, что для немцев Освенцим. То есть позор прошлого. Мы это признали, мы отстояли на коленях, как Аденауэр, условно говоря, в Польше, мы извинились, мы простились с этим - это стало прошлым. Ведь в фильме Вайды, те, кто видел, не дадут соврать, ничего антирусского нет совсем.
Вадим Абдрашитов: Я видел, абсолютно с вами согласен, ничего.
Виктор Шендерович: Никакого. Он поразительно прошел эту грань. Поразительно для человека, у которого там расстреляли отца. Поразительно прошел эту грань, там нет антирусского ни ноты или она есть ровно такая, как антинемецкая. Там есть антитоталитарная нота.
Вадим Абдрашитов: Совершенно верно.
Виктор Шендерович: Это про народ, который был разорван надвое двумя тоталитарными режимами.
Вадим Абдрашитов: Совершенно верно.
Виктор Шендерович: Ровно. Ничего там антирусского нет. Если захотеть увидеть, то всегда можно увидеть, разумеется, а нормальным объективным сторонним глазом - нет. Стало быть, если бы мы это признали, если бы сейчас Хамовнический суд и остальные суды не позорились бы с отказом признать потерпевшими детей расстрелянных польских офицеров, если бы мы рассекретили архивы, извинились - это было бы нашим прошлым и тогда возможно то, что называется катарсис - очищение через страдания. Тогда мы расплачемся вместе с детьми растрелянных и немножечко проснемся другими, выйдем другими из этого зала. Но представьте себе вместо «9 роты» мы начнем показывать в этом же объеме «Катынь». Некоторый ментальный шок. Я смотрел это так же, как и вы, на каком-то закрытом маленьком просмотре, наверное, было тоже на вашем просмотре невозможно говорить. 20 минут стоит ком в горле, невозможно, слов нет. Это очень сильное потрясение, к нему мы сегодня не готовы.
Вадим Абдрашитов: Да, согласен.
Виктор Шендерович: Как нация мы не готовы к этому. Это было бы…
Вадим Абдрашитов: Но и не готовимся. Потому что если бы фильм вышел в прокат, помимо ментального шока был бы еще шок у молодежи, шок непонимания вообще. Непонимания, раздражения, о чем это, о каком времени вообще. Потому что молодежь лишена каких-либо, так скажем, исторических координат, в которых они пытались бы скоординированными быть. Вся эта чехарда с учебниками по истории только подтверждает то, о чем я говорю.
Виктор Шендерович: Ну да, я думаю, что представление об истории вообще очень специфическое. Виктор из Москвы, здравствуйте, вы в эфире.
Слушатель: Добрый вечер. Я тоже думаю, что видимо относительно «Катыни» - это просто пока действующая установка. Как нам показали, что товарищ Путин сказал, что нам не в чем каяться, на себя посмотрите. Других приказов пока не было, поэтому все пока в этой тенденции. Я хотел спросить, возвращаясь к фильму «Остановился поезд», там вроде бы конфликт двух правд. Есть какая-то объективная высшая, правильная правда Борисова, но есть правда житейская. Люди говорят: мы действуем адекватно тому, в какие условия нас поставили. И это тоже как у Ерофеева, когда в поезде кондуктор проверяет билеты, все ненавидят одного пассажира, который купил билет. И кондуктор его ненавидит и все ненавидят, хотя он по правилам действует.
Виктор Шендерович: Именно поэтому ненавидят. Понятно, спасибо за реплику. Вопроса нет. В этом и драма, про это и фильм, что по-человечески персонаж Глузского, который кричит: никогда мы не ставили эти башмаки, никогда не соблюдали правила техники безопасности, никогда мы так не жили и не будем жить. Что ты привязался? Что ты как не свой, что ты как не русский? Что ты пришел к нам со своим законом? Никогда мы не соблюдали закон и не будем соблюдать. Про это и фильм, про эту драму, причем абсолютно взаимная драма. До какой степени, это уже я спрашиваю моего сегодняшнего гостя Вадима Юсуповича, до какой степени, по-вашему, надо, стоит учитывать то, что называем ментальность? Когда мы говорим это слово, мы его употребляем в абсолютно извинительном смысле: ну вот такая ментальность... До какой степени вы склонны относиться к этому, как явлению природы - дождь, снег, вот такой климат? И до какой степени, по-вашему, это надо менять? До какой степени жесткость, если вспоминать персонажа Олега Борисова из «Остановился поезд»?
Вадим Абдрашитов: Это очень сложный вопрос, на него очень трудно ответить. Что касается, если отвечать, имея в виду делание фильмов, которые мы делали, то мы таким вопросом не задавались никогда, для нас было всегда главным сделать картину, так громко говоря, художественно-состоятельную, чтобы получилась приличная картина, чтобы она нам самим нравилась, чтобы отвечала чему-то тому, ради чего мы начинали это делать. Поэтому вопрос ментальности зрителей поначалу, по крайней мере, во время делания, повторяю, он не вставал. А что касается ментальности вообще и способ жизни, вот эта реальная окружающая нас жизнь - очень сложно ответить на этот вопрос. Конечно, такой железной рукой, как пытается делать герой Борисова в «Остановился поезд», ни к чему это не приведет. Другие крайние формы этого же порядка левые - это, конечно, Плюмбум из фильма «Плюмбум, или Опасная игра», тоже пытается навести порядок. Но это невозможно, железная рука помочь не может, все гораздо глубже. Но я хочу сказать вот что: вот герой Борисова, вот следователь Ермаков с такой железной рукой. Но вы понимаете, в чем дело, прошло время, и он представляется даже неким романтиком на фоне того, что происходит сегодня, на фоне того, что мы знаем.
Виктор Шендерович: Он бы сегодня не выжил в прокуратуре.
Вадим Абдрашитов: Он уже там не совсем выживал, не совсем выживший был, он все время об этом говорит. Ему герой говорит: что-то у вас мало звездочек. «Вот не выслужился. Кому я такой нужен?». Это же неслучайно все. А сегодня его либо упрятали за решетку свои, либо…
Виктор Шендерович: Объявив оборотнем.
Вадим Абдрашитов: Да, объявив оборотнем. Он просто романтик в каком-то смысле, равно как романтик и Плюмбум получается, потому что они бескорыстно, искренне хотят что-то такое сделать. Я таких людей на сегодня что-то не очень часто встречаю, так скажем.
Виктор Шендерович: Петр из Москвы, здравствуйте, вы эфире.
Слушатель: Добрый вечер. Мое уважение вам, господа. Но только я хотел бы сделать одну небольшую реплику.
Виктор Шендерович: Небольшую давайте.
Слушатель: Небольшую, да. Вот когда говорят: разорвали Польшу, польский народ два тоталитарных режима. Там такая сложная история. Поляки благополучно живут на своих этнических территориях, землях. А разрывали поляки при Пилсудском белорусов украинцев, литовцев в том числе. Вот такая сложная история.
Вадим Абдрашитов: Очень сложная история. Но Вайда ее не упрощает ее никоим образом эту историю. Поскольку история сложная, как раз и нужно об этом думать, не то, что решать, но, по крайней мере, думать. А если думать об этом, то закрывать какие-то источники, накладывать какие-то ограничения, объявлять табу, мне кажется не то, что неразумно, противоестественно вообще.
Виктор Шендерович: Я только хочу в защиту братьев-поляков заметить, что про Пилсудского у них ничего не засекречено. Любой человек может зайти в архив и посмотреть. Поляки сами очень критично оценивают очень многое у себя. И должен сказать, что моя дочь-полонистка недавно провела исследование, она антрополог, как раз касающееся Польши. Выяснилась удивительная вещь, что сами поляки по ее опросам, по крайней мере, по ее статистике, что сами поляки гораздо более критично относятся к себе и к своим качествам, чем русские, как ни странно. По опросам россияне, как ни странно, склонны романтизировать Польшу, считать ее больше Европой, мы считаем Польшу больше Европой, чем сами поляки считают себя Европой. Что говорит с моей точки зрения в пользу поляков, потому что критический взгляд на себя - это начало какого-то продвижения дальше. Евгений из Москвы, здравствуйте, вы в эфире.
Слушатель: Здравствуйте. Есть Катынь, но есть еще трагедия российской освободительной армии. Я смотрел этот ролик «Мой генерал Власов» и ролик о казаках, так подло сданных англичанами.
Вадим Абдрашитов: И такая трагедия в истории была.
Виктор Шендерович: А вопрос в чем или в чем мнение?
Слушатель: А не пора ли сделать фильм на эту тему?
Виктор Шендерович: Спасибо.
Вадим Абдрашитов: Наверное. Это же вопрос не госзаказа - это вопрос вдруг появившегося художника или вдруг появившейся идеи, которая озарит, если мы говорим о хорошей картине, художественно полноценной, не картине из агитпропа, а художественного произведения. Это только так может получиться.
Виктор Шендерович: Вы знаете, я был в этом доме в Линце, откуда, где был штаб, откуда везли расстреливать казаков. Это история чрезвычайно трагическая, абсолютно неизвестная. И вообще по истории, не только нашей, но и нашей в огромной степени разбросаны, тут уж дефицита трагических сюжетов нет. Вопрос в том, если я правильно понял подоплеку вашего вопроса, тут не одно вместо другого, тут не то, что есть Катынь, а есть это. Про все надо говорить, про все человеческие трагедии надо говорить. Мне кажется, это единственный нормальный ответ на этот вопрос. Как только мы говорим: а что вы говорите про это, а почему не говорите про это? Вайда не должен говорить про все, Вайда сказал про это. Пусть кот-то так же талантливо расскажет про историю Линца, про сдачу этих казаков. Это потрясающе драматическая история. Юрий Алексеевич Рыжов у нас в эфире. Здравствуйте.
Юрий Рыжов: Здравствуйте, дорогие друзья.
Вадим Абдрашитов: Здравствуйте, Юрий Алексеевич, очень рад вас слышать. Здравствуйте, дорогой!
Юрий Рыжов: Вадим и Виктор, во-первых, просто спасибо, что вы собрались вдвоем, а я у вас стал третьим. Это первое. Второе, вопрос: есть хоть контрафактно «Катынь» где-нибудь? Я не мог попасть на ваши два закрытых просмотра, но я очень хотел бы ее посмотреть.
Вадим Абдрашитов: Юрий Алексеевич, мы сделаем таким образом: я попытаюсь узнать, где ее можно посмотреть, а где можно достать контрабанду, между нами говоря, и обязательно с вами свяжусь.
Виктор Шендерович: Геннадий Матвеевич из Москвы, здравствуйте, вы в эфире.
Слушатель: Здравствуйте. Я бы хотел напомнить вам такой момент. О Катыни вы говорите, а в 20 году, когда разбили Тухачевского, поляки захватили 80 тысяч наших солдат и офицеров Красной армии и почти все они в плену погибли.
Вадим Абдрашитов: Да, ужасная трагедия.
Виктор Шендерович: Мы только что говорили о том, что ни у Вайды, ни у Вадима Юсуповича Абдрашитова, ни у меня, ни у какого нормального с моей точки зрения человека нет идеи о том, что поляки хорошие, а русские плохие, как и наоборот - это полный идиотизм. Давайте не говорить об идиотах. История вся пропитана кровью, эта кровь абсолютно взаимная. Об этом должны говорить - это предмет для покаяния. Предмет для покаяния - собственное преступление, а не чужое, согласитесь. Немцы должны каяться за Освенцим, мы - за Катынь, поляки - за те расчленения, за тех красноармейцев и так далее. Нельзя призывать к покаянию другого - это как-то странно. Сейчас мы будем ходить по Земному шару тыкать пальцами и говорить - покайся за это, покайся за это. Это дело ангела Господня, наверное, а не человека. Человек и государство, представляющее людей, может и должно каяться за себя, этим мы внесем некоторую лепту, по крайней мере, в то, чтобы катастрофа не была всеобщей. «Господин Абдрашитов, - письмо читаю от Ирины, - я смотрела все ваши фильмы. С трудом посмотрела «Магнитные бури». Но когда увидела «Груз-200», я пересмотрела фильм. Это было предисловие, имея в виду нашу провинцию, интересы живущих в ней?», - спрашивает Ирина. Соотношение вашего фильма «Магнитные бури» с «Грузом-200», об этом идет речь. Сходство тематики, сходство интонации.
Вадим Абдрашитов: Я думаю, что там нет сходства ни тематики, ни интонации, ничего общего хотя бы потому, что «Магнитная буря» у нас - это абсолютно современная история, а «Груз-200» когда-то было, это было при большевиках, после них осталось такое тяжелое наследство. «Магнитная буря» - это история наших дней.
Виктор Шендерович: Письмо от Александра: «Почему вы решили что за пределами столичной тусовки будет много желающих смотреть на это? (Имеется в виду «Катынь».) Сколько народу в Польше заинтересовалось шедевром Вайды?», - спрашивает Александр. Не знаю, нет статистики у меня, Александр. Единственное что, проверяется это таким образом: фильм показывается, а потом замеряется и делается нормальная реклама. Вайда не режиссер, нуждающийся в особенной рекламе. Мы смотрели Вайду, лет 30 назад уже знали, кто это такой. Дайте фильм в прокат, дайте ему рекламный бюджет хоть в половину такой, какой дается «9 роте», пятую часть - и посмотрим, сколько посмотрит. Я вас уверяю, вы, видимо, не смотрели и слово «шедевр» подразумевает кавычки интонационные - это действительно шедевр. Я уверяю вас, что его посмотрели бы, столичная тусовка здесь совершенно ни причем. У всякого человека нормального перехватывает горло в какой-то момент и не отпускает. Потому что это кровью пропитано и снято человеком а) неравнодушным и б) большим мастером. Кстати, о русофобии, там грандиозная роль Сергея Гармаша, который эту тему вообще снимает. Очень советую всем контрафактно, не контрафактно посмотреть это. Иван из Москвы, здравствуйте, вы в эфире.
Слушатель: Добрый вечер. У меня маленький комментарий, потом два вопросика. Мне кажется, что здесь в основе лежит желание человека разобраться в том, что было. Если у него это желание есть, то он найдет соответствующие документы, посмотрит соответствующие фильмы. Если такого желания нет, никакие фильмы не помогут.
Виктор Шендерович: Справедливо. Вопрос давайте.
Слушатель: Вопрос у меня первый такой, я давно дозванивался, поэтому это к началу. Когда вы смотрите свои же фильмы, снятые лет 20-30 назад, ваше мироощущение, как-то изменилось мироощущение по сравнению с тем днем, когда вы эти фильмы снимали или нет? И второе: когда два режиссера снимают, вы говорили про Табакова и так далее, там все-таки интуитивное ощущение несколько разное - это не мешает сотрудничать? Спасибо.
Виктор Шендерович: Про Табакова тут какое-то недоразумение, я его упоминал его совсем в другом контексте. А вот первый вопрос давайте.
Вадим Абдрашитов: Я не совсем понимаю, как понимать этот вопрос. Если его понимать так, что согласен ли я по-прежнему с автором собственного фильма, хотя уже прошло 20 или 25 лет, то да, согласен. Ни у меня, ни у Миндадзе нет желания, нет какого-то позыва отказаться от собственных титров под собственными картинами, такого нет. Все, о чем говорилось, да и жизнь как-то показывает, что ничего такого не произошло, чтобы что-то опровергло в этих картинах, о чем мы говорили в связи с картиной «Остановился поезд».
Виктор Шендерович: Александр из Москвы, здравствуйте, вы в эфире.
Слушатель: Меня интересует такой вопрос: сейчас мы говорим, что должны сделать учебник по истории. Но мы до сих пор знаем, что у нас есть секретные материалы не только с войны, но и с начала 21 года. Была передача о золоте.
Виктор Шендерович: Александр, если можно, вопрос, смысл понятен про засекречивание.
Слушатель: Пожалуйста. Почему у нас не говорят, что война началась не с начала 39 года, а еще раньше?..
Виктор Шендерович: Прервалась связь, это, видит бог, не я.
Вадим Абдрашитов: Я не знаю, что ответить на этот вопрос, почему у нас не говорят об этом. Вопрос преподавания истории, вопросы истории вообще во всех случаях не к нам, мы комментируем некие случаи, которые на наших глазах происходят, вот, например, с фильмом «Катынь», упомянули новый учебник некоего Филиппова по истории для молодежи.
Виктор Шендерович: Вы видели что-то или просто читали?
Вадим Абдрашитов: Я читал про этот учебник и читал цитаты. Мне достаточно цитат, чтобы понять, что это такое.
Виктор Шендерович: Давайте у Валентины Васильевны еще вопрос. Давайте, еще успеваем.
Слушательница: Здравствуйте, уважаемые господа. Виктор, извините, пожалуйста, я не знаю, как вас по батюшке.
Виктор Шендерович: Анатольевич.
Слушательница: Виктор Анатольевич и ваш гость, я не с начала слушаю передачу, но я вас очень прошу не возмутиться и выслушать меня спокойно до конца. Вы что-то сказали о покаянии русского народа.
Виктор Шендерович: Не только русского.
Слушательница: Не только русского?
Виктор Шендерович: Не только, разумеется.
Слушательница: Я призываю: а почему, собственно говоря, мы каемся две тысячи лет, мы ничего плохого не делали, мы никого не согнали с их земли.
Виктор Шендерович: Валентина Васильевна, вы лично никого не сгоняли?
Слушательница: Я?
Вадим Абдрашитов: Я могу ответить.
Слушательница: Подождите секундочку, я еще не до конца. Пожалуйста, наберетесь, мужества, вы же мужчины.
Виктор Шендерович: У нас времени нет набраться мужества. Вы задайте вопрос какой-нибудь.
Слушательница: Все, задаю вопрос: а почему, например, Израиль не хочет?
Виктор Шендерович: Понятно. Долго вы заходили на пике, мы с Вадимом Юсуповичем все поняли давно.
Вадим Абдрашитов: Я все-таки отвечу на этот вопрос. Никто не призывает и никогда не призывал, это было бы преступно призывать каяться какой-то отдельный народ, например, каяться, киргизский народ должен каяться, русский народ должен каяться, польский народ. Речь идет о власти, о системе власти, о государстве. Советской власти есть, в чем каяться, безусловно, тоталитарным режимам есть в чем каяться. Речь идет об этом.
Виктор Шендерович: В упомянутом вами Израиле, Валентина Васильевна, хочу вас успокоить, есть кому предъявить счет власти, и он предъявляется. И там есть левые партии и движения, представленные и в парламенте и там есть свободная пресса, и там за каждого не то, что невинно убитого, а каждый задержанный палестинец - у него есть израильский адвокат. Вы не поверите. Есть свободная пресса. Вы сильно за это не переживайте, там есть кому. Но как вы долго заходили в это пике - мы оценили. Еще письмо: «В нормальном государстве есть секреты», - пишет Александр. Это замечательно. Александр, тут нет дебатов.
Вадим Абдрашитов: Разумеется, есть секреты.
Виктор Шендерович: Вопрос в том, что относится к государственным секретам. Если чертеж атомной бомбы, пожалуй, будем считать это секретом. А вот виза, резолюция Сталина на расстрельных делах, лично его подпись «расстрелять», «ликвидировать» - это не должно быть государственным секретом в государстве, если государство планирует…
Вадим Абдрашитов: Кроме того, не должно быть секретом государственным, кто накладывает резолюцию на резолюции Сталина «Пока не рассекречивать».
Виктор Шендерович: Этого тоже не должно быть. Вот такой внезапный разговор у нас получился.
Вадим Абдрашитов: Внезапный, да.
Виктор Шендерович: Начали издалека, начали с кино, но в общем мы говорили, многие ваши персонажи принимали участие в сегодняшней программе. У нас осталось где-то полторы минутки, вернемся к вашему кино и к вашему сегодняшнему ощущению. Очень драматичные, тревожные фильмы, фильмы, ставящие вопросы, не дающие ответов. В основном ваши фильмы оставляют большое открытое тревожное поле вместо ответа. Есть ли у вас для себя ответ на то, что нужно делать?
Вадим Абдрашитов: Знаете, если бы такой ответ был бы, может я бы, извините за такой ответ, может быть я не делал этих картин, может быть мы не работали бы с Миндадзе над тем или иным отдельным вопросом о том или ином способе жизни. Мне ясно, я могу понять, да это и не входило никогда в наши заботы. Вы говорите о тревоге, но согласитесь, что картины все гуманизированы и нет ни одного человека, практически нет ни одного мерзавца, ни одного негодяя в наших картинах.
Виктор Шендерович: Все люди.
Вадим Абдрашитов: Всех героев мне жалко, я им сочувствую, сострадаю. Картина «Время танцора», многонаселенная картина о людях после какой-то кавказской войны. А жизнь идет, мне их жалко. Почему? Мы пытаемся разобраться в этом. То есть мы с большим уважением и с большим сочувствием относимся к нашим героям. И если могли бы помочь, то помогли бы, а не просто снимали про это картины. Что касается кино вообще, то именно сегодня через несколько просто минут начнется завершение очередного 19 кинофестиваля «Кинотавр» и там все последние картины отечественные были представлены. И у вас будет возможность об этом в следующий раз поговорить. Спасибо.
Виктор Шендерович: Вадим Абдрашитов в студии Радио Свобода.
Радио "Свобода"
15.06.2008

То, что делает Абдрашитов, много раз пытались объяснить: говорили о киноязыке, о глубине метафор социальных, о потрясающих прозрениях, об удивительной актерской игре, о многом другом.
Но если просто вспомнить фильмы «Охота на лис», «Слуга», «Армавир», «Плюмбум», «Время танцора», «Пьеса для пассажира» и «Магнитные бури», становится ясно, что уникальность Абдрашитова, пожалуй, в том, что он острее, чем кто-либо другой, чувствует современность не как набор внешних примет, не как какую-то телегению лиц и требование тем более социальной конъюнктуры, а чувствует глубинные почвенные тенденции, которые скажутся рано или поздно.
Очень интересно пересматривать фильмы Абдрашитова, когда знаешь, что было потом. Ясно, что в 1980 году они с Миндадзе в фильме «Охота на лис» предвосхитили кризис человека-гегемона, рабочего человека, который не думает о своей жизни… Это надо уметь. Не даром, власть очень четко почувствовала, что происходит в картине, вырезала главнейшую сцену, и практически картина прошла третьим экраном.
Или «Армавир» (1991), может быть, самая непонятая и разруганная картина Абдрашитова-Миндадзе. А ведь в общем эта была история нас сегодняшних, которая продолжается, людей, которые потеряли свою память, которые окликают друг друга по имени, а настоящего имени уже нет, надо искать псевдонимы.
Или «Время танцора» - картина, которая может смело претендовать на титульную картину прошедшего десятилетия, где было угадано состояние послевоенного времени, то есть после 1994 года. И вот это время, время имитации жизни, опять-таки было показано потрясающе сильно, через удивительных актеров.
Андрей Шемякин
Телеканал «Культура»
19.01.2010

«Остановите Потапова!» - первая большая работа физика, перешедшего в лирики. Студент знаменитого физтеха, выпускник Менделеевского института, Вадим Абдрашитов 3 года проработал на заводе… и пришел во ВГИК. Учился у Михаила Ромма и Льва Кулиджанова. В 1974 с блеском защитил диплом.
Вадим Абдрашитов вспоминает: «Меня пригласили работать на «Мосфильм». Я попал из рук Ромма, Кулиджанова в руки Райзмана, в окружении забот которого я проработал 20 с лишним лет».
На «Мосфильме» он снял почти все свои картины. «Слово для защиты», «Охота на лис», «Парад планет», «Армавир» - 11 в тандеме со сценаристом Александром Миндадзе. Но главную партию Абдрашитов всегда отдает актерам. «Что бы ни задумал автор сценария, что бы ни напридумывал режиссер, как бы изящно это не снял оператор, все равно, если зритель не доверяет актеру на экране, ничего не дойдет из задуманного», - уверен режиссер.
«Вадим очень любит актеров и даже плохо это скрывает, - говорит народный артист РСФСР Сергей Никоненко. - Я вижу со стороны - ему хочется это скрыть, но у него это очень плохо получается. Его привязанность - какая-то внутренняя благодарность за то, что его замысел актеры осуществили».
К актерам Вадим Абдрашитов всегда прислушивается. Александр Пашутин вспоминает, как на съемках фильма «Парад планет» он сделал предложение, от которого режиссер не смог отказаться: «Там есть сцена, когда мы идем - такой длинный очень поэтический проход в лесу. Я говорю: "Вадим, хорошо бы, чтоб у меня был шарик. Я как пионер, с шариком". Он говорит: "Да". И через 15 минут принесли надутый красный шарик. Вот я с ним иду».
В «Параде планет» снимался и Сергей Никоненко. Актер говорит, что Абдрашитов - режиссер, работать с которым он согласится, даже не читая сценария, потому что безгранично доверяет ему: «У меня было ощущение во время работы, что он подходит к актеру именно в тот момент, когда он крайне необходим и даже чуть опережая желание самого актера спросить, что я здесь недопонимаю. Он настолько чувствует, настолько знает свой материал и предвкушает, каким он должен получиться».
Вадим Абдрашитов снимает авторское кино, остро-социальное. У его картин - престижные награды. Каждый фильм режиссера - повод для дискуссий.
Александр Пашутин говорит: «То, что происходит там, на экране, соприкасается с моей душой. Он затрагивает струны моей души». И, пожалуй, еще миллионов зрителей: фильмы Абдрашитова, даже те, что сняты больше 20 лет назад, не утратили актуальности и сегодня. Каждый раз, пересматривая их, открываешь для себя что-то новое. Обычно о таком кино говорят: «Это классика».
Телеканал «Культура»
19.01.2010

Далее...