Премьера: 18.05.2004 г. Режиссер: Миндаугас Карбаускис, художники: Олег Шейнцис, Алексей Кондратьев, художник по костюмам: Светлана Калинина, композитор: Гиедрюс Пускунигис Актеры: Олег Табаков, Марина Зудина, Ирина Пегова, Ольга Барнет, Борис Плотников, Дмитрий Назаров, Сергей Беляев, Наталья Журавлева, Дмитрий Максимычев Фото и сведения о спектакле с официального сайта театра: www.tabakov.ru

В 2005 году за роль Сони Ирина Пегова была удостоена национальной театральной премии «Золотая Маска».

"Нет маленьких ролей, есть большие актеры. В интонации, с которой Наталья Журавлева (она играет старую няньку Марину) произносит свои самые простые и самые главные реплики («Все мы у Бога приживалы»), столько сердечности и глубинного сочувствия, житейского опыта и некнижной мудрости. Книжная мудрость ведь не спасает от душевных драм. Такую драму и играет в своей Войницкой Ольга Барнет: ее нелепую и эксцентричную старуху с палкой и сигаретой в финале вдруг становится жалко до сердечной боли". Владимир Спешков, "Челябинский рабочий", 24.01.2009

"... заглянем на «Дядю Ваню» Миндаугаса Карбаускиса. Вы уже зеваете - «Опять этот Чехов»? А зря — такого необычного и трогательного объяснения, как между Соней-Ириной Пеговой и доктором Астровым-Дмитрием Назаровым, еще не было. По Карбаускису, хозяйственная Соня так влюблена в доктора, что к нему стремятся все подвластные ей предметы в доме. Даже резной буфет, когда Астров решил поужинать, вдруг взял да и поехал к нему навстречу…". Алла Шендерова, ВАШ ДОСУГ, 25.10.2006

Марина Зудина: "Мне было интересно сыграть именно такую Елену, нерешительную, чуть-чуть жеманную, не идеальную. И когда критики недоумевают по поводу того, что как же в такую холодную женщину можно влюбиться, мне хочется сказать: «Посмотрите вокруг! Сколько красивых женщин не идеальных, не героинь, не совершенных, и сколько у них поклонников лишь потому, что они красивы! Почему же на сцене все должны быть идеальными?». Мне было немного обидно, что не все критики поняли то, как Миндаугас решал Елену". Катерина Антонова, Новые Известия, 6.10.2004

"Сильная сторона спектаклей Карбаускиса - благородство стиля, пропорциональность частей и целого - очень редкие в сегодняшнем театре". Екатерина Дмитриевская, Экран и сцена, 22.09.2004

"Главное в спектакле - точно найденная интонация. Старая няня (Наталья Журавлева) еще только предлагает потягивающемуся со сна доктору чаю откушать, а ты уже понимаешь: это - настоящее". Светлана Тарасова, Досуг&развлечения, 25.06.2004

"Казалось бы, люди, живущие в таком просторном доме, должны быть счастливы, но, увы, все они несчастны и в своих бедах торопятся обвинить близких и родных. Предстоящий семейный конфликт назревает медленно, он неминуем в доме, где каждый пытается схватить жар-птицу, но при этом даже синицу не может удержать в руках. Карбаускис так сумел организовать жизненный поток в сценах из деревенской жизни, что они смотрятся на одном дыхании, как будто мы, глядя на чеховских героев, должны вывести свою формулу счастья. Словом, режиссер поставил спектакль про искусство жить, жить так, чтобы каждый день приносил радость. В противном случае человек превращается в брюзгу и зануду". Любовь Лебедина, Труд, 29.05.2004

"Есть в этом красивом, крепком спектакле Карбаускиса еще один живой персонаж: Дом. Его свежевыструганные стены - как кожа. Он занимает большую часть сцены, персонажи заныривают в него, выныривают. Шкаф вдруг сдвигается с места, прислушиваясь к актерам. И слова Астрова о том, что в человеке все должно быть прекрасно" проглатывает Дом: доктор шевелит губами за окном". Игорь Вирабов, Комсомольская правда, 26.05.2004

"Жаль, что в этой пасторали не нашлось места для Елены Андреевны - умницы, красавицы, роскошной женщины и пушистого хорька. Марина Зудина узнаваема и хорошо выглядит, очень правдиво скучает и мается. Большую роль с лихвой заменили собою две маленьких - Илья Ильич Телегин в ярком остроумном исполнении Сергея Беляева и маман Марья Васильевна - в откровенном гротеске Ольги Барнет". Ксения Ларина, Радиостанция «Эхо Москвы», 22.05.2004

"Спросите: что же тут свежего, нового? Это уважительно, нежно, вдумчиво и спокойно воспринятый Чехов, постановками пьес которого сегодня уже вряд ли можно взбудоражить, огорошить и даже изумить. И вот так обратиться к нему - деликатно, интеллигентно - дело для театра благородное. И благодарное, судя по реакции публики". Марина Мурзина, АиФ-Москва, 26.05.2004

"... жалко не дядю Ваню, который скорее всего никогда не увидит небо в алмазах, а Серебрякова: и сама пьеса вышла о том, что здравые мысли в России никто и никогда не слышит". Григорий Заславский, Независимая газета, 24.05.2004

"Соня накидывает на плечи телогрейку. Они с Дядей Ваней пишут у лампы, на фоне старой мебели. Мужики деловито навешивают ставни (прочные, глухие, как двери). Уже остался один освещенный квадрат: дверцы многоуважаемого буфета, сухой букет в банке, желтый свет, белая бумага - и эти двое. Режиссер держит взгляд зала «на этом кадре» - долго, долго.
«Какие прекрасные лица - и как это было давно»? Целая библиотека текстов - в немой сцене, в «живой картине» старой русской семейной фотографии.
Мужики закрывают и последнее окно усадьбы. Но не намертво! (И в этом — самый умный и самый целомудренный жест спектакля.)
Осталась щель, полоска медового света из-под глухой двери-ставни.
Под окном спит Караульщик в замурзанном ватнике и ушанке.
Вот и финал. «Старый альбом» пролистан и бережно закрыт.
Несомненно - рукой прямого и кровного потомка". Елена Дьякова, Новая Газета, 24.05.2004

"Быть может, одна из самых сильных и страшных сцен - предфинальное возвращение оставшихся персонажей в дом-склеп. Вот, растеряв весь свой виртуозный гротеск, плетется «старая галка» Войницкая (Ольга Барнет). На нее смотришь глазами дяди Вани - Плотникова, угнездившегося у окна, и ощущаешь ужас этого «последнего прохода». А вот семенит поникший, словно сдувшийся Вафля (Сергей Беляев) - и тот же все осознающий взгляд. Даже окна, кажется, заколачивать не надо, все и так понятно. Но это сознательное вхождение в смертоносный дом, казалось бы, должно настроить на более жесткий лад, потому что любое осознание приводит к определенности. Но когда дядя Ваня - Плотников вдруг некстати заплачет, а Соня - Пегова привычно-мечтательно затянет о «небе в алмазах», станет обидно, что все заканчивается так банально. Карбаускис, бесстрашно играющий с понятием смерти, сценически препарирующий и театрализующий ее (в других своих постановках), вдруг взял да и пожалел в финале своих «прошлых людей». Приотворил окошко, залил сцену утренним светом.
Впрочем, говорят, пожизненное заключение страшнее смерти". Ирина Алпатова, Культура, 27.05.2004

"Соня - Ирина Пегова - стала центром спектакля. Полная, легкая, с огромными пушистыми косами, она мячиком катается по сцене, всем стремясь помочь. То вместе с нянькой кличет цыплят, то хлопочет вокруг маман (Ольга Барнет играет свою героиню вариантом старухи-графини из «Пиковой дамы»: ей лет 155, не меньше - набеленное лицо, негнущееся тело, лорнет). Кажется, что, глядя на пожилого, толстого, басящего Астрова, она действительно видит красавца с нежным голосом и душой. Соня-Пегова истово рыдает и также легко ныряет в смех, краснеет, вспыхивает, теребит свои волосы. Кажется, в ее жилах кровь бежит в сто раз быстрее, чем у всех ее окружающих людей. Актриса принесла на мхатовскую сцену другую скорость существования и другую подробность проживания роли. Когда-то зритель-красноармеец, смотря «Чайку», пожалел девулю, ходящую в черном и пьющую водку. После «Дяди Вани» мучительно жалко эту жизнерадостную девушку в фартуке, столкнувшуюся с первым в жизни горем. Она говорит о небе в алмазах и ангелах, которые встретят, а ты ясно видишь в перспективе окруживших ее шестерых детей-ангелочков". Ольга Егошина, Новые известия, 20.05.2004

"Бикфордов шнур по воле литовца тлеет медленно, но взрыв производит страшный и комичный одновременно. Тихий и сдержанный до того дядя Ваня (Борис Плотников) в приступе бешенства пытается из двустволки пристрелить Серебрякова. Перепуганный насмерть профессор носится по сцене, как трусливый мальчишка, осознавший, что будут бить за дело. Причем этот забег довольно крупного Табакова - та уникальная пластическая краска, которая выдает характер лучше всяких слов.
Тут следует сказать, что такого отвратительного Табакова, точнее его героя, отечественные подмостки давно не видели. Просвещенного циника, а проще сказать - подлеца, он сыграл очень тонко, обаятельно и даже трогательно. С одной стороны - пузыречки с лекарствами, подагра и любовь к искусству, с другой - бездушие, эгоизм… Безусловно, это лучшая работа артиста за последние годы". Марина Райкина, МК, 20.05.2004

"Давайте восклицать, друг другом восхищаться, высокопарных слов не стоит опасаться. Я все равно опасаюсь: профессия такая. Я не могу назвать «Дядю Ваню» великим спектаклем, хотя - видит Бог! - очень этого хочу. Но я могу сказать, что этот спектакль чудесен. И что он необходим в сегодняшней жизни: посмотрите его". Александр Соколянский, Время новостей, 20.05.2004

"Во всем строе его спектакля слышны та сдержанность, то холодноватое отсутствие всякого пафоса и сентиментальной крикливости, которые так любил Иосиф Бродский в поэзии и ландшафтах Северной Европы. Здесь не кричат даже в самой бурной сцене чеховской пьесы, когда дядя Ваня кидается с ружьем на профессора. Здесь в «пьяной» ночной сцене на астровское «Играй, Вафля!», тот (Сергей Беляев) тихо и монотонно перебирает две струны. Да и пьянство Астрова принадлежит к разряду небуйных — тихое пьянство, дарящее человеку лишь особую ясность мысли. Короткое сдержанное танцевальное па - вот и вся астровская плясовая. Эта сдержанность режиссерского шага неназойлива, мягко завернута в тихую поступь спектакля. Пожалуй, лишь однажды Карбаускис отчетливо декларирует ее. Стоя вместе с Соней у темного буфета, Астров закрывает от публики окна, и весь монолог о том, что в человеке все должно быть прекрасно, тонет в звуках музыки. Это едва ли не единственный резкий режиссерский жест на весь спектакль. Впрочем, есть еще один. Он одаривает смиренную Соню единственным мигом счастья, тихой ночной беседой с Астровым, и, чтобы сделать его — этот миг — по-настоящему волшебным, он совершает метаморфозу, которая в контексте всего аскетичного зрелища воспринимается по-настоящему сказочной: старый темный буфет начинает медленно двигаться и, приблизившись к окнам, в обрамлении оконной рамы, становится похож на алтарь. Соня взгромоздится на него, смешная, полногрудая, с двумя деревенскими косищами, и окажется рядом с Астровым, присевшим на подоконник. Они будут сидеть совсем близко, когда Астров скажет, что поздно ему менять жизнь, а Соне покажется, что это надежда на счастье". Алена Карась, Российская газета, 20.05.2004

Дмитрий Назаров: "Все решилось, когда одна из журналисток, еще не видя спектакля, сказала: «Как же вы решились играть такого циника, сердцееда, донжуана?» А я совсем ничего этого и не играл! Это клише образа. И я ей ответил: «У меня много знакомых врачей. Они абсолютно циничны в хорошем смысле во всем, что касается их профессии. Они легко рассказывают о тех, кого оперируют, как они лечат сумасшедших, о том, кому что отрезали или как зашили… Но это не имеет никакого отношения к их жизни». Поэтому и доктор Астров вне профессии ничуть не более циничен, чем все, кто втянут в эту провинциальную историю. А Миндаугас действительно очень талантлив. 
Например, у нас потрясающие декорации Олега Шейнциса. Но когда на первой встрече я увидел компьютерный макет, то чуть не хлопнулся в обморок — играть было негде! Миндаугас с математической точностью выверил все мизансцены и все их воплотил. 
Он сам отличный художник и мгновенно все рисует: «Ведь так красиво?» - говорит. Если бы не он - моментально возникли бы проблемы. Только на авансцене и пришлось бы играть, как раньше в плохой опере Большого". Марина Зельцер, Вечерняя Москва, 6.08.2004

"Не знаю, в том ли причина, что только после сорока лет начинаешь по-настоящему понимать пьесы Чехова, то ли в действительно чудесной, завораживающей и в то же время простой атмосфере спектакля, но, посмотрев два месяца назад "Дядю Ваню" театра Табакова, до сих пор вспоминается каждая сцена, игра каждого актера. Чехов современен, эта уже затасканная фраза верна скорее не по отношению к действительности, а тем, что любой (хотя это очень субъективно) может поставить себя на место персонажей пьесы: кто из нас не был доктором Астровым? дядей Ваней? Соней? И уж точно в каждом есть от Серебрякова. И совсем не ясно, кто я сейчас - безмолвный работник или престарелая maman?" Роман Хортов, Энциклопедия "Цикло", 24.11.2009