Московская премьера: 27.12.2009 г. Премьера в Италии: 20.11.2009 г. Режиссер: Андрей Кончаловский, художник: Рустам Хамдамов, композитор: Эдуард Артемьев Актеры: Александр Филиппенко, Наталия Вдовина, Юлия Высоцкая, Ирина Карташева, Павел Деревянко, Александр Домогаров, Юрий Черкасов, Александр Бобровский, Лариса Кузнецова Фото и сведения о спектакле с официального сайта театра: www.mossoveta.ru

"Как заметил Кончаловский, представляя спектакль, Чехов делает всё, чтобы скука жизни стала интересной. Перед нами человеческие существа, ничем особенным не выделяющиеся, и уж тем более не героические личности. Им присуще только одно - человеколюбие. Режиссер так и написал в своих заметках к спектаклю: «Легко любить героев талантливых, не сломленных горем или самой жизнью. Трудно любить посредственных, неспособных на подвиг обывателей. Чехов любит именно этих людей, потому что он знает - они тоже умрут»". Аньезе Беллато, Иль Тамбуро Ди Каттрин, 18.11.2009

"Печальная пьеса, в которой могло бы произойти все, но в реальности так ничего и не происходит. Это история тусклой, заполненной работой жизни Ивана Петровича Войницкого и его племянницы Сони, жизни, полностью посвященной управлению делами семейной усадьбы. Они преданы профессору Серебрякову, зятю и отцу соответственно, которого оба считают гениальным. Когда Серебряков приезжает из города вместе со своей второй женой, молодой и красивой, Войницкий и Астров, семейный доктор, осуждающий истребление лесов, влюбляются в нее, пробуждая в ней лишь сожаление и горечь оттого, что не способна решительно изменить свою жизнь. Праздность, которой приехавшие из города «отравляют» призрачное спокойствие сельской жизни, на самом деле внезапно обнаруживает в них не только скрытые страсти и разочарования, но и невозможность измениться. И все это происходит на грани между жаждой жизни и черным юмором". Клаудиа Каннелла, Виви Милано - Коррьере Делла Сера, 18.11.2009

"Актеры на сцене чувствуют себя настолько комфортно, что можно подумать, будто смотришь спектакль, месяцами обкатывавшийся на сцене, а не предварительный показ мировой премьеры. На сцене постоянно присутствуют все участники - от главных героев до второстепенных, до «хора». Все их внимание обращено на то, что происходит, они и заставляют все это происходить на самом деле, в нужный момент, перед нашими глазами. Ничто не кажется механическим. Вот оно, тут все и происходит. И на сцене по-настоящему веселятся, а потом так же по-настоящему страдают. И публика смеется и плачет вместе с ними". Сильвия Пицци, Театри Милано, 21.11.2009

"Кончаловский сделал качественную, классическую постановку, в которой водевильные мотивы заранее предусмотрены и автором, и традицией, и куда он привнес лишь небольшие изменения. В качестве примера можно упомянуть видеоматериалы, которые мы видим после фотографий, и все вместе представляется как бы «быстрой перемоткой» истории, показывая, как изменяется Россия и весь мир за эти два столетия, о которых говорит Астров. Чеховских героев буквально преследует мысль о тех, «которые будут жить после», о «следующих поколениях». Так вот, следующие поколения - это мы: леса уничтожены, озера осушены, животные истреблены, повсюду снуют автомобили, только нищета и нужда не остались неизменными. И именно это хочет показать нам Кончаловский - возможно, с излишним дидактизмом". Андреа Поркедду, Дель Театро, 4.12.2009

"Нам представлены люди, которые или себя сильно переоценивают (как Серебряков или Елена Андреевна), или себя сильно недооценивают (Соня). И то, и другое смешно. Клоунады тут и впрямь хоть отбавляй, целые сцены решены как эксцентрические номера. Тоскливых, горьких нот немного; почти вся горечь и тоска достались на долю Юлии Высоцкой. Поэтому Соня (грубая внешне, убежденная в своей непривлекательности, похожая одновременно на крестьянку и на монашку) симпатичнее остальных героев. Павел Деревянко, внешне совершенно водевильный Дядя Ваня, изумляет внутренней пластичностью. Переходы от буффонады к тончайшей лирике молниеносны и неуловимы. Желчный, капризный, агрессивный, истеричный паяц смеется над разбитой любовью и неудавшейся жизнью, но к финалу монолог Дяди Вани отзывается в сознании гоголевскими "Записками сумасшедшего", а сам Дядя Ваня делается похож на Поприщина". Марина Тимашева, Культура, 14.01.2010

"Все здесь классически и современно. От современности - шум улицы, в который вы погружаетесь, входя в зал; экран, на которой суета и гул машин, людей, наших современников. На том же экране возникнут страшные фотографии (привет от  театра.doc) - картины «постепенного и несомненного вырождения». Об этом «Дядя Ваня» сегодня. Этот новый смысл не привязан, не додуман, как это сегодня часто бывает в постановках классики, это все от автора и для нас сегодняшних". Эмилия Деменцова, Наш фильм, 12.01.2010

"Дядя Ваня и за любовь хватается как за последнюю соломинку. Чего здесь больше - мужского желания и опьянения зрелой красотой и бессознательными призывами Елены Андреевны, безотчетного желания насолить ненавистному профессору или попытки хоть как-то доказать себе, что еще жив? Кто знает? Во всяком случае, в этом влечении больше психологического, чем эротического. К несчастью для профессора его циничное предложение о продаже дома последовало сразу за… нет, не разочарованием, а шоком, который испытал многострадальный дядя Ваня, увидев откровенную по бесстыдству сцену Елены Андреевны с Астровым в тот самый момент, когда принес поэтический букет желтых осенних роз. Все эти события, стремительно последовавшие одно за другим, и стали той последней каплей, которая заставила Ивана Петровича схватиться за оружие. И промахи его не случайны. Он не заслужил права на поступок". Валентина Федорова, Планета Красота, 12.2009

"Превратив героев Чехова в эксцентриков, Кончаловский разрушил плавное течение действия и постепенные переходы от одного эпизода к другому. Резкий и нервный ритм его спектакля меняется, как температура у больного. Одна сцена не всегда стыкуется с другой, усиливая чувство всеобщего оглупления и упадка". Ольга Романцова, Газета, 12.01.2010

"Перед нами чеховские люди, которых уже давно нет на свете. Эти люди мечтали, что их далекие потомки будут жить более складно и осмысленно. И вот через сто лет театр бережно оживляет их мечты и упования. А мы, нынешние, глядя на это, понимаем, что ничего не изменилось. И наши потомки, спустя еще сто лет, увидят на каких-нибудь подмостках то, как мы тщетно пытались изменить свою жизнь". Наталия Каминская, Культура, 01.2010

"Дядя Ваня у него мелкий человек, язвительный завистник. Если бы не остроумные чеховские фразы, вложенные в уста Ивана Петровича, благодаря которым веришь, что он читал если не Достоевского, то Сологуба, то этот Войницкий больше похож на приказчика. И когда в первом акте он выходит, надев галстук, что не ускользает от ехидного взгляда Астрова, то выглядит Ваня нелепейшим образом. Сидел человек в деревне, торговал постным маслом, занимался хозяйством. Вдруг ни с того, ни с сего нацепил на себя галстук. Понятно, влюбился, понятно, к завтраку выйдет Елена Андреевна. Однако подобным образом обращают на себя внимание слабого пола влюбленные гимназисты, но не человек, которому стукнет скоро 50". Ольга Галахова, Дом актера, 15.01.2010

"С киношной прямотой Кончаловский включает в театральное действие «высоковольтные» по воздействию документальные кадры: вот дворянское гнездо - благородство лиц, белые одежды, а вот поле пней на месте их угодий, вот рахитичные дети со вздутыми от голода животами, вот изба, набитая хмурыми людьми с серыми лицами. А вот современная Триумфальная площадь в ночи: свет фонарей заливает слякоть под ногами людей и колесами джипов. В общем, докатились! Где стол был яств - там гроб стоит, где шумели леса - гудят автомобили. А «Дядя Ваня» превратился в констатацию вырождения - природного и человеческого". Ольга Фукс, Вечерняя Москва, 14.01.2010

"Кажется, лишь вместе с Александром Филиппенко, играющим профессора Серебрякова, в спектакль входит настоящая, высокая эксцентрика: профессор сыгран очень интересно, действительно необычно, этаким бесконечно ерничающим и полным сил лицедеем, будто сожранным изнутри какой-то страшной пустотой. Однако существует господин Филиппенко настолько автономно, что поневоле задаешься вопросом: а видел ли режиссер собственный спектакль?". Роман Должанский, Коммерсантъ, 13.01.2010